К счастью, познакомиться с ним ближе я не успел. Обращенная к Вечному Времени формула все-таки сработала, хотя сильно подозреваю, что в чем-то там я поднаврал. Но так или иначе…
Мысли внезапно стали прерываться, из ровной линии превратились как бы в пунктир. Озноб. Застучало в висках, послышались какие-то звуки, не беспорядочные, а организованные, подчинявшиеся определенному ритму. Не сразу, но я понял: это мои друзья из Производного Мира нащупывают меня, заставляя мою спящую плоть, играющую сейчас роль приемника, шарить в континуумах в поисках моей наверняка очень слабой сейчас волны… Значит, время моего первого выхода истекло; наверное, потому Тигр Подземелья (или мой куратор Дуб) и решил вытащить меня силой, видя, что в назначенное время я не возвращаюсь. Это произошло, нужно заметить, очень кстати.
Насколько было в моих силах, я попытался ответить на вызов. Но вряд ли у меня получилось бы, слишком уж далеким и запутанным был путь. Наверное, мне сейчас и в самом деле стоит побыть какое-то время в яви — хоть немного восстановиться. Если, конечно, обстановка поможет.
Ну что же — ехать, так ехать, — как, по слухам, сказала одна канарейка.
Глава пятая
В своей постели
После долгого отсутствия научиться вновь ощущать свое тело — работа затяжная и сложная. Время идет — невозвратно уходит, как только и может быть здесь, в Производном Мире, — а ты все лежишь, заново открывая и осваивая одно за другим: руку, вторую, ноги, спину, живот, шею, все остальное — медленно, с какой-то робостью пытаешься привести их в движение, но это удается не сразу, страх усиливается, почти достигает уровня отчаяния; ага, вот наконец инертная масса едва заметно отвечает на твой призыв, твою мольбу, твою угрозу — чуть уловимым, слабым-слабым движением, но все-таки отвечает, свидетельствуя о покорности. Несколько минут как бы бесцельного шевеления под — чем это накрыто тело, одеялом? Простыней? — под забытым покровом, и спокойствие возвращается: ты в очередной раз вышел из Пространства Сна, проснулся наяву, и можно расслабиться и открыть глаза в мире, в котором не происходит мгновенных, неожиданных и часто необъяснимых сдвигов, наплывов и других перемен.
Я открыл глаза, когда в конце концов удалось наладить ритм дыхания (почему-то именно это бывает самым сложным, хотя должно бы быть наоборот). Медленно переводя взгляд с одного на другое, принялся фиксировать обстановку. При пробуждении самое, пожалуй, приятное — факт узнавания, когда здороваешься с привычными и потому как-то необычайно дорогими предметами.
Но на этот раз я почему-то не узнавал их.
В поле моего зрения не оказалось ни тумбочки, ни легких больничных стульев из какого-то прочного пластика, ни приборного шкафа, на чьих шкалах я мог бы сейчас увидеть, как оценивается мое состояние бесстрастными наблюдателями и анализаторами. Недоставало также обеих капельниц, которым полагалось медленно ронять жидкость сквозь воткнутые в мое тело иглы. Отсутствовали многочисленные датчики, которые я привык ощущать на теле, а больше всего — на голове. Да и вообще… Каким-то непривычным был свет. И опирался я всем телом не на знакомую койку — механизированную, автоматизированную, компьютеризированную и так далее. Не на нее.
Я был не в Институте? Не в той палате, в которой освободился от тяжести тела, откуда направился в мгновенный перелет в Пространство Сна? В таком случае, мне следовало оказаться дома; возможно, в моей памяти что-то перепуталось за время блуждания в ПС, и я теперь уже не очень хорошо помнил, откуда именно уходил в Пространство Сна. Так порой случается; тогда воспоминания возвращаются несколько позже, однако в любом случае противовесом клинике могло явиться только мое собственное жилье, третьего не было дано. В полном соответствии с формальной логикой, какую преподавали, а может, и сейчас преподают в школе.
Нет, то не была моя обитель, и почивал я не на своем диване, на котором давно уже знал каждую неровность, вылежанную моим телом за немалые годы, — а на каком-то ложе солдатского типа, склепанном из железных полос, на комковатом матрасе, под тонким и грубым одеялом, от каких давно успел отвыкнуть. А помимо этой койки, в небольшой комнатке не было ничего из других вещей, с которыми я мог бы поздороваться, как со старыми знакомыми. Два простых стула, стол, и на нем что-то, отсюда не вполне различимое: то ли кейс, то ли какая-то электроника, но не нашего уровня. Окно; оно было совершенно черным — может быть, на дворе стояла глухая ночь, но возможен был и другой вариант: окно (которого в Институте быть не могло, а тут было, но ничуть не похожее ни на одно из окон моей квартиры) загородили ставнями или завесили каким-то непроницаемым для солнца материалом, как если бы шла война и требовалась светомаскировка. Свет в помещении исходил из плафона, прикрепленного к потолку. Не нашлось ни единого предмета, который намекал бы на уют, на то, что комната эта предназначена для жизни. Ни одной вещицы, о которой я мог бы сказать, что прежде сталкивался с нею в жизни. Я знал, что никогда раньше не бывал здесь. Почему коллеги решили перенести мою спавшую плоть в столь неприглядную каморку? Ради безопасности?