— О, да. Безусловно.
— Дорог ли тебе этот мир — Производный Мир?
— Он — все, что у меня есть.
— Он достаточно плох. И тем не менее нет другого, в котором ты был бы дома. Что не нравится тебе в нашем мире?
— Ложь. Хитрость. Предательство. Стремление использовать других ради своего блага. Вражда между людьми, странами, взглядами. Недостаток свободы. Недостаток терпимости. Скверный уровень жизни.
— Согласен. В нашем мире есть недостатки — эти и множество других. Назову их: жестокость ко всем, кто не является людьми, а среди людей — к тем, кто не принадлежит к твоей группе; возведение самих себя на пьедестал, на котором нам не место; слишком большое неравенство людей, часто не соответствующее их роли в жизни мира; предпочтение материи духу, стремление к ублаготворению плоти, а не души. И еще многое, многое. Согласен?
— Да.
— Мы назвали недостатки нашего мира — для чего? Для того, чтобы ты оставил их здесь. Чтобы не брал с собой. Тебе предстоит целеустремленно проникнуть в Пространство Сна, оставаться там неизвестно какое время, стать существом того мира. И чем глубже будешь ты входить в иные континуумы, чем лучше станешь ощущать и понимать их, тем более нереальным, иллюзорным, условным будет казаться тебе наш Производный Мир, этот, откуда ты пришел; будет казаться, что его вообще не существует и никогда не существовало, а реально лишь Пространство Сна. А если к тому же наш мир на расстоянии покажется тебе средоточием одних лишь недостатков, ты не сможешь возвратиться.
(Господи, какое занудство! В шестьдесят какой-то — или в шестьсот какой-то уже раз. Но приходится терпеть: таков ритуал.)
— Я знаю, в чем мой долг.
— Сознавать долг — не самое трудное. И одного желания мало. Помнишь Питона? Он прекрасно оперировал в ПС, стал там своим. И когда пришло время вернуться — просто не смог.
Помнишь Питона? Он прекрасно оперировал в ПС, стал там своим. И когда пришло время вернуться — просто не смог. Не смог никогда. Наш мир, Производный, стал для него лишь комбинацией слов, за которыми не было ни образа, ни чувства. И механизм возвращения перестал действовать. Его тело до сих пор лежит…
— У меня хорошо развит инстинкт самосохранения. Я сделаю все, что нужно, и вернусь.
(Вот не следовало бы прерывать старшего. Сказывается дурное воспитание. Сдерживаться надо, Остров.)
— Но там ты встретишь дорогих тебе людей. Много. Больше, чем их сейчас в нашем мире. И они будут просить тебя остаться.
— Я попрошу их обождать еще. До неизбежного.
(Пространство Сна — неизбежное последнее пристанище каждого из нас — на долгое время или навечно.)
— Хорошо. Теперь последнее: нет ли здесь чего-то, что заставит тебя возвратиться в любом случае?
— Есть. Дочь.
— Она сильнее тех, кто там, в ПС?
— Да.
— Но спокойна ли твоя совесть перед уходом?
— Н-ну… есть неясность отношений с одним человеком.
— Она тяготит тебя?
— Я не сказал, что это «она».
— Я имел в виду неясность, а не человека. Это может помешать тебе там, в работе?
— Не думаю.
— У тебя есть еще какие-нибудь вопросы, сомнения?
— Наверное, нет… Нет.
— Помнишь ли ты свой первый этап?
— Да. Зайду к маме.
— И второй?
— Буду искать свидетелей. Людей, близко стоявших к Груздю. Чтобы узнать о нем все возможное, что сможет облегчить поиски. Сорокопута, Зурилова. Потом займусь Боричем. Пока он совсем не пропал. Или, может быть, свидетелей — потом, а Борича — в первую очередь. Увижу там по обстановке.
— Ты послал уже упреждающие формулы для настройки?
— Конечно.
— Ну — желаю удачи. Удачи. Удачи… И вот что: лучше все же поторопись с Боричем, тут его тело нас беспокоит — организм немолодой…
Такими словами напутствовал меня Корявый Дуб, когда серый туман вневременной внепространственности уже поглощал меня.
Своя дорога
Последним, что я успел еще услышать, погружаясь в сон, были торопливые слова второго провожавшего — Жокея Мысли: «Только что узнали от родственников Груздя: он последние дни часто вспоминал о детстве, о родных местах. Учти…»
Но я уже перестал быть в яви. Я ушел своей дорогой. Как всегда, сперва — в самые дорогие времена, к самым близким людям. Когда я переселюсь в Пространство Сна навечно, то наверняка чаще всего меня можно будет застать там.
* * *
Мать сидела за столом, но, против ожидания, была дома не одна. Второй стул занимал Борисов, Николай Акимович. Комдив. Старый друг. Он был в форме, со своими ромбами в петлицах, орденом Красной Звезды и медалью «ХХ лет РККА». На столе стояла бутылка рислинга, два бокала и тарелка груш. Все, как в добрые и очень старые времена там, в Производном Мире — или, иными словами, при жизни.
Увидев меня, мать не удивилась, но обратилась ко мне с некоторой настороженностью:
— Ты не окончательно, я надеюсь?
— Привет, вояка, — сказал Борисов, знавший меня с моих малых лет.
— Привет, товарищ комдив, — сказал я. И ответил матери: — Нет. — Чуть было не добавил: «Хотя — как знать? Тут ведь тоже убивают, и тоже навсегда». Но вовремя удержался: не надо огорчать маму — даже и здесь, или тем более здесь.
— Заходил Борич, передавал привет от тебя, сказал, что скоро заглянешь, но я не поверила было. Хорошо. Тебя покормить?