Тут он перевел взгляд на меня — возможно, желая удостовериться в том, что я внимательно его слушаю.
Тут он перевел взгляд на меня — возможно, желая удостовериться в том, что я внимательно его слушаю. Я и на самом деле слушал. Хотя пришлось сделать немалое усилие, чтобы сосредоточиться на его словах. Потому что в этот миг он — внешне — стал уже совершенно другим: вырос головы на две, обзавелся франтовскими, закрученными кверху усами, бородой клином; на груди его был блестящий панцирь, на левом боку болтался длинный двуручный меч, чей эфес походил, в нарушение традиции, не на крест, а скорее на знак интеграла. Отзываясь на это преображение, лама отбежала, стуча копытцами, в сторону и остановилась, плотно прижавшись к стене.
— Сейчас, — продолжал он далее, — я разрушу некоторые иллюзии, которые, я думаю, только что начали у вас складываться. Вы, товарищ Остров, я полагаю, начали догадываться, что раз те, кого вы считаете своими противниками, стремились помешать нашей встрече, то они делали это для того, чтобы не дать вам воспользоваться моей помощью в поисках следов товарища Груздя в Пространстве Сна. Но ваши предположения ошибочны, и их предположения тоже в корне ошибочны, потому что я ни в какой мере не собираюсь оказать вам подобную помощь. У вас, конечно, может немедленно возникнуть новый вопрос: почему же я не собираюсь оказывать вам необходимую помощь? Я вам отвечу. Потому что с товарищем Груздем произошло нечто, для меня не совсем понятное. Выражаясь языком этого пространства, он с некоторого времени наглухо заблокировался от меня, и я не могу ни встретиться с ним, ни даже увидеть или услышать его на расстоянии. Хотя на протяжении весьма долгих лет у нас с ним были прекрасные контакты — здесь, внутри того, что вы называете Пространством Сна. Если бы мы знали, где мы можем найти товарища Груздя, мы бы это сделали, товарищ Остров, и без вашей помощи. Но по уже изложенной причине мы этого сделать не в состоянии. Поэтому мы внимательно наблюдаем и впредь также будем наблюдать за вами, и так же пристально будем следить и за вашими противниками, которые на самом деле являются агентами наших постоянных злейших врагов. Они собираются найти Груздя вовсе не для того, как вы сами понимаете, чтобы снова свести нас вместе, но только для того, чтобы получить его, со всеми его идеями, и использовать эти идеи против нас. Мы никак не вправе допустить такого поворота событий. Поэтому я намерен всячески помешать им сделать это. Хотя не хотелось бы переходить определенных границ, но если у нас не будет иного выхода, то я перейду и эти границы…
(Я знал, что перейдет, не задумываясь.)
— Так вот, товарищ Остров. Я полагаю, что при определенных условиях вы сможете найти того человека. Вы способный работник, и я это знаю, хотя нам с вами лично сталкиваться там (он неопределенно шевельнул головой, опять словно бы указывая неизвестно куда) не приходилось, в тамошнем времени мы никак не совпадали. Но, как вы понимаете, здесь мы контролируем все времена и все пространства, так что я знаю достаточно много о вас — и не только о вас. Вот почему вы оказались здесь. Не первым, впрочем, и не последним. Вы можете найти Груздя. И вы, вероятно, найдете его. Но ни в коем случае не станете возвращать его в то положение, в каком он находился прежде, чем оставить это положение по собственной инициативе, причины которой мне пока не вполне понятны. Скорее всего это некое заболевание, от которого мы намерены его вылечить здесь. Почему вы не должны возвращать его туда, в ту явь, которую вы считаете современной потому, что и сами принадлежите ей? Потому, что он нужен не там, а именно здесь. Хотите чаю?
Последние слова были настолько неожиданными, что я не сразу понял их смысл. Во время его монолога я внимательно наблюдал за ним, и мне казалось, что ему приходится употреблять много усилий, чтобы сохранять тот второй облик, в каком он сейчас выступал. Это наблюдение и помешало мне сразу среагировать на его слова.
Это наблюдение и помешало мне сразу среагировать на его слова.
— Я спрашиваю: вы хотите чаю? — повторил Дремин уже с некоторым раздражением в голосе. Только тут я спохватился.
— Нет, спасибо…
— Очень странно, — сказал он. — Мне казалось, что вы голодны. А ведь я обещал вам ужин. Что ж, как хотите. Вернемся к этому позже.
Я только кивнул.
— Итак, — сказал он, — что касается Груздя. По абсолютной величине он фигура не самая крупная. Я бы сказал даже — очень некрупная. И вряд ли заслуживает такого внимания, какое ему сейчас уделяется. Но в сложившейся обстановке он — гвоздь.
Последнего определения я не понял, и он, бегло взглянув на меня, счел нужным объяснить:
— Вам, возможно, попадались в детстве такие стихи: «Не было гвоздя — подкова пропала, не было подковы — лошадь захромала, лошадь захромала — командир убит, конница разбита, армия бежит…» — ну, и так далее, и тому подобное. Так вот, Груздь — ни в коем случае не командир и даже не лошадь; но он — гвоздь, и при сложившихся обстоятельствах должен находиться на своем месте, чтобы удерживать подкову, а вовсе не там, где был до сих пор, где он, я могу сравнить, был вбит в стенку и на нем висела какая-то картинка. Плохая картинка, товарищ Остров.