Она не назвала себя — видимо, была уверена, что уж ее-то должны знать все на свете — или, во всяком случае, в обширном круге, центром которого она себя полагала — а возможно, на самом деле была. Я таких не люблю, но уважаю, как вообще уважаю людей, уверенных в себе. Я постарался ответить так, чтобы разговор не перешел случайно на какую-нибудь серьезную тему: лишние подозрения мне сейчас совершенно не были нужны. Вроде, например, разговоров о том, как я оказался в этой глухомани…
— Я просто испуган, мадам, потому что не знаю — от кого именно вы слышали, и в зависимости от этого — что это были за истины — или небылицы.
— О, не бойтесь: от дримеров вашего Бюро — а они все вас боготворят. Вчера мы наблюдали в просмотровой нашего Бюро за вашими похождениями в Аиде; я встречала вас и раньше, но вы меня, разумеется, не замечали, вам было не до того. Скажите, такие переживания сильно утомляют?
Я и так, конечно, узнал бы ее — минутой раньше или позже, как только увидел бы ее лицо. Тем более непонятным было — с какой целью она сама напоминает об этом эпизоде: там ведь она выступала на стороне противника. Каков был ее замысел?
— Луиза, — перебил ее мужчина. — Не кажется ли тебе, что месье Остров спешит?
— Собственно, — процедил я, пытаясь обдумать дальнейшие действия, — мне хотелось не только найти дорогу к замку, но и пообщаться с природой…
— Вы так настроены на общение именно с природой? — в голосе женщины мне почудилась насмешка.
— Вы полагаете, человек не является частью природы?
— Браво, браво, — сказала она.
Лицо ее по-прежнему оставалось в тени, и я не мог разглядеть не только выражения его, но и самих черт; наверное, на сей раз ее сделали дурнушкой какой-нибудь, — хотя я чувствовал, что это не так: совсем иной была манера ее поведения.
— Ну, нам пора, — проронил мужчина. — Боюсь, нас спохватятся, а мне пора находиться на дежурстве…
— Тебе, Пьер-Поль, действительно пора спать, — в ее голосе прозвучала скрытая насмешка. — А я еще не устала. И тоже хочу пообщаться с природой.
Пьер-Поль, кажется, огорчился. Он потоптался немного на месте, но, видимо, ослушаться не мог. Он пробормотал «доброй ночи» и нехотя зашагал, поднимаясь по отлогому склону.
— Садитесь, месье, — предложила Луиза. — Или, может быть, просто Остров? Занимайте свободное место.
— Надеюсь, что никому не во зло, — проговорил я. Мне стало хорошо: начиналось некое приключение. Легкое, без последствий, как раз такое, какое нужно, чтобы окончательно прийти в себя после множества сверхпрограммных происшествий, из-за которых я только сейчас приближался к настоящей работе, к цели поиска.
Но мои слова — а может быть, и не слова, но интонация, с которой они были произнесены, — не понравились женщине.
— Это покажет будущее, — произнесла она неожиданно холодно.
Я сел и попытался ненароком заглянуть ей в лицо. Она чуть отвернулась. Но я все-таки успел. Интуиция оправдалась: она была той женщиной, что почудилась мне среди чужих дрим-оперов в Аиде.
— Я вас знаю…
Наверное, мне не следовало говорить этого.
— В лунном свете все видится обманчиво, — возразила она. — Обождите до завтра — чтобы не переживать разочарований.
— Не приучен откладывать, — сказал я.
— А я не приучена уступать.
— Потому и остались?
Она взглянула на меня очень серьезно:
— Я осталась для того, чтобы выполнить поручение моего Мастера.
— Вот как? В чем же оно заключается?
— Я могу — и должна предложить вам помощь. Наше Бюро заинтересовано в благоприятном исходе вашей миссии.
— Какое же бюро — если не секрет?
— Я не уполномочена отвечать на такие вопросы. Да и какое это имеет значение?
— Имеет. Но раз вы не можете ответить — считайте, что вы ничего мне не говорили. Во всяком случае, я уже забыл о вашем предложении.
— То есть вы отказываетесь от помощи?
Я решил повести себя понахальнее:
— Есть одна помощь, от которой я не отказался бы. Весна и тьма способствовали бы… Но боюсь, что вы отвергнете мое предложение. А ведь это было бы так прекрасно, вам не кажется?
— Высший балл за догадливость. Но мне нужно обдумать ваши слова, как следует. Так что сидите спокойно, дышите воздухом. И ждите, пока я не снизойду.
— У меня может не хватить времени.
— Значит, вы недостойны.
Мне следовало встать и уйти, но со мной происходило что-то странное.
— Значит, вы недостойны.
Мне следовало встать и уйти, но со мной происходило что-то странное. Как будто я переставал быть самим собой. Я попытался выставить блок. Однако, похоже, опоздал.
— Ну послушайте… — начал я. Но она немедля перебила:
— Не будьте такой жестокой. Моя жизнь проходит в суете и постоянном риске, сама профессия делает меня одиноким — но ведь я такой же человек, как все другие, черт возьми, и неужели же я не заслуживаю хотя бы крупицы того, что в нормальном мире принято называть счастьем? Да и вам самой разве это не доставит радости — знать, что в вашей власти — сделать другого счастливым?..
Теперь она приблизила свое лицо к моему так близко, что я ощутил прикосновение подвитых, надушенных усиков, рука уже обвивала мою талию, другая лежала на колене и опускалась все ниже, одновременно быстрыми движениями пальцев подбирая подол моего платья все выше. Нужно было, может быть, крикнуть о помощи, сделать какие-то резкие движения, оттолкнуть его, отбиваться, но он уже припал губами к моей шее, впился, голова моя закружилась, истома прошла по телу, его рука была уже куда выше колена, прикосновение ее было не просто приятным — из него исходила жизнь, другая рука сильно сжала мою левую грудь. Мне уже не хотелось сопротивляться, не осталось никакой воли, не осталось окружающего мира, ничего больше — кроме него и моего желания, могучего, всепобеждающего — ощутить его всего, отдаться, впустить его в мое существо, — в этом сейчас было счастье и смысл, только в этом. «Тогда еще не носили белья», — мелькнуло в голове, когда я ощутила его пальцы уже во мне… Он действовал умело, не терял времени, не искал удобного места — опрокинул меня на эту же широкую каменную скамью, рванул шнуры корсажа — мои груди обнажились, ощутили мягкое прикосновение лунного света, подумалось: «Ах, если бы он догадался раздеть меня совсем…» Но он спешил и лишь задрал подол повыше; ноги мои в нетерпении раздвинулись сами, он налег, но еще медлил, в пору было кричать: «Ну же! Ну! Умираю…» Кажется, вечность прошла, пока он наконец не вошел в меня; мои руки обхватили его, стиснули, чтобы никогда не отпустить, никогда, никогда. Это длилось вечность; мы оба извивались, кричали, наконец он изверг в меня свое горячее семя, и мне показалось, что я теряю сознание. Он что-то бормотал мне на ухо, не понять — что, да и неважно было, во мне снова пробудилось желание — и в нем тоже. Его руки ожили, и на этот раз я уже радостно открывалась ему, никакого смущения, никакой сдержанности не осталось, только великая жажда его тела, его поцелуев, его семени, — всего, что хоть как-то было связано с ним. Снова накатило беспамятство, но и сквозь него мне слышались мои стоны. Когда глаза мои ненадолго открылись, ночь уже побледнела — ночь, какой еще не бывало в моей жизни. «Отныне я — твоя раба, — подумалось, — пойду за тобой, побегу, поползу, полечу — на край света, любого света, только с тобой…»