Все это были обычные признаки перехода в иные пространства и времена. Кажется, от копьеносцев удалось оторваться. Но до целенаправленных действий по решению задачи было еще очень и очень далеко.
Глава шестая
Переход
Своды серого камня смыкались высоко-высоко, стены терялись в сумеречном свете, гулкий, круглый звук гонга возникал поминутно где-то за стенами, за цветными окнами, за полупрозрачными стеклами в частых свинцовых переплетах. Было пусто. Лишь каменное кресло в самом центре обрамленного камнем пространства — подобие трона. Я уселся. Гонг умолк. Было тепло. Возник неяркий, приятный свет. И в воздухе поплыл черный шарик величиной с крупное яблоко. Я почему-то знал, что он называется «Врата Времен». Я поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее — чтобы ничто потом не мешало. Закрыл глаза, настраиваясь, стараясь предельно сосредоточиться на образе шара. Это всегда требовало какого-то времени. Замелькали спонтанные мгновенные картины. Кривобокие черные скалы. В лунном свете — женщина с неразличимым лицом. Широкий пляж в белой бахроме прибоя. Это не нужно сейчас. Память не должна растекаться вширь. Ей надо превратиться в стержень, пронзать слои времени — все ниже, ниже… Вспоминать. Не словами — образами. Падать сквозь время. Пока не настанет пора остановиться. А пока — ждать, сохраняя это вот состояние легкости, доверившись безошибочному компасу подсознания. Скоро… скоро…
Слишком поздно я сообразил, вернее, даже не успел сообразить, но ощутил всем телом, как если бы с жаркого берега ухнул вдруг в ледяную воду: не то, не то! Снова кто-то вмешался, и на меня наплывает что-то, ничуть не похожее на то, чего я ожидал.
Пока не настанет пора остановиться. А пока — ждать, сохраняя это вот состояние легкости, доверившись безошибочному компасу подсознания. Скоро… скоро…
Слишком поздно я сообразил, вернее, даже не успел сообразить, но ощутил всем телом, как если бы с жаркого берега ухнул вдруг в ледяную воду: не то, не то! Снова кто-то вмешался, и на меня наплывает что-то, ничуть не похожее на то, чего я ожидал.
Нисхождение в Аид
Я невольно поднял руку, чтобы заслонить глаза от солнца, бившего в глаза с неуместным пылом. Глазам на секунду стало легче, но в следующее мгновение хлесткий удар обжег уже спину и послышался окрик, который я воспринял, как призыв к усердию. Пришлось вернуть руку туда, где уже находилась вторая — на скобу длинного и достаточно тяжелого весла, с которым, кроме меня, управлялось еще двое таких же, как я, полуголых, обросших бородами, загорелых до африканской черноты человек.
Я попытался оценить обстановку, в которую меня ввергли, достаточно изящно подловив на переходе.
Это была небольшая — метров двадцати — одномачтовая галера, с узким, развалистым корпусом, приподнятой кормой, заканчивавшейся лихо закинутым наверх рыбьим хвостом; судя по нему, даже не галера, но нечто, гораздо более древнее: античная монера с одним рядом в двенадцать пар весел. Наверняка нос корабля увенчивался полагающимся ему лихим завитком, но об этом я мог только догадываться: вертеть головой, судя по уже полученному мною удару, было опасно.
Ритмично сгибаясь и откидываясь назад, протаскивая вместе с соседями массивное весло, я еще попытался решить для себя вопрос — насколько этот корабль историчен: не было уверенности, что в древности при каждом весле находилось более одного гребца. Но очень быстро я отмахнулся от этой проблемы: в Пространстве Сна бывает все, да и, в конце концов, какая мне разница?
Куда интереснее было другое. Кроме нас — меня и тех двоих, что располагались на банке рядом со мной и так же были прикованы к ней цепями (судя по цвету металла и звуку, какой издала цепь, когда я шевельнул ногой, чтобы устроиться поудобнее, это была бронза или что-то вроде) — кроме нас, нигде не видно было ни одного человека: ни гребца, ни кого-либо из надсмотрщиков или командиров. Лишь внимательно всмотревшись, можно было заметить на банках или в проходе между ними, а также на кормовом мостике какие-то сгущения воздуха; назвать их тенями не поворачивался язык: слишком уж они были прозрачны и очертания их — расплывчаты. Впрочем, язык и так поворачивался с трудом: во рту пересохло от жары, да и от усталости тоже; наверное, я греб уже не первый час. И тем не менее, несмотря на безлюдье, все остальные весла тоже (судя по движению их вальков) поднимались и опускались в том же ритме, что и наш, повинуясь методичным, словно у метронома, ударам гонга, доносившимся с кормы, где, как было сказано выше, никого не наблюдалось. На мостках возвышалось нечто удлиненное и прямоугольное, накрытое ярким узорчатым полотнищем до самого низа. Это полотнище да ослепительно синее небо над головой было единственным, что имело какой-то цвет; все прочее было серым, шаровым, как сказал бы моряк. Ритм гребли был небыстрым — как я определил, примерно двенадцать гребков в минуту; но, несмотря на такой режим, галера шла довольно ходко — похоже, делала узлов пять, хотя царил штиль и парус не был поставлен. И кто-то ухитрялся еще управлять кораблем: не надо было прибегать к ухищрениям, чтобы увидеть и понять, что мы находимся не в открытом море, но в достаточно узком проливе; возвышавшиеся по обе стороны его утесы едва не нависали над нами. И несмотря на это, ни одно весло ни разу не чиркнуло о камни, хотя с каждым гребком пространство вокруг нас все более сужалось.