— Постой, постой. Ты сказал — ты кто?
— Остров.
— Ну да, я только сейчас сообразил. Теперь вроде узнаю… Так у меня к тебе дело.
— Ин-те-ресно… — протянул я, не очень веря.
— Мне сказали: когда выполню поручение — попробовать найти тебя и передать…
В это я поверил еще меньше.
— Ин-те-ресно… — протянул я, не очень веря.
— Мне сказали: когда выполню поручение — попробовать найти тебя и передать…
В это я поверил еще меньше.
— Вот уж точно, — поддакнул я. — Никого получше не нашли. Что у нас там — эпидемия гриппа в Институте, или еще что похуже?
Странно — он не обиделся.
— Да нет… — Казалось, он даже слегка смутился. — Может, я немного не так сказал. Такое говорили всем, кто уходил на задание: если кто-нибудь тебя встретит, то передать.
Это было более убедительным.
— Давай, — поощрил я его. — Сыпь орехи.
— Значит, так. — Степ помолчал, сосредоточиваясь. — Велели сказать две вещи. Первая: твою просьбу выполнили…
Просьбу! Ничего себе! Не просьба это была, а оперативное задание. Вот тоже нашли словечко…
— …Данные по Груздю действительно оказались там, где ты и предполагал. Их суть: около трех лет тому назад контролеры начали отмечать заметный регресс устойчивости его психики. Анализ показал, что явление связано не с нервно-психическими, а с чисто физиологическими процессами в больших полушариях головного мозга, что, в свою очередь, относится к отдаленным последствиям кровоизлияния в мозг, перенесенного объектом в возрасте тридцати лет. Предполагалось, что он совершенно восстановился, и в последующие десятилетия перенесенное заболевание на его здоровье и деятельности не сказывалось — вплоть до указанного момента…
— Так… — пробормотал я, горько сожалея о том, что не могу порыться в биографии Груздя и посмотреть — какому этапу его деятельности соответствовал этот регресс.
— …Регрессивные явления наблюдались в течение приблизительно одного месяца, после чего началось неожиданное, поскольку он ни к кому не обращался и не прибегал ни к медицинской, ни к какой-либо другой помощи, — неожиданное улучшение, весьма стойкое, и в таком состоянии объект продолжал функционировать вплоть до наступления летаргии.
Степ отбарабанил все это единым духом, закрыв глаза. Если бы и я смежил, как говорится, вежды, то возникла бы полная уверенность в том, что я слышу не мальчишку, а Тигра Подземелья: его интонации, манера речи, слова… Но кто излагает — неважно, куда значительнее то, что именно таких данных я и ожидал. Почему? Сам не знаю: никакой ясной концепции по этому поводу у меня не успело возникнуть. Тоже подсознание? В таком случае, что и откуда оно принимает?
— Это было, значит, первое, — сказал он, открыл глаза и перевел дыхание.
Я не стал ему говорить, что он прекрасно исполнил роль дрессированного попугая. Наоборот, решил поощрить:
— Блеск. Молодец. Гони второе.
— Второе — о том, что была короткая связь с Боричем. Через подсознанку. Железка выдала, что он в Луях, там горячий след, с тобой связь не устанавливается, просит по возможности передать, что будет ждать тебя там. — Он перевел дыхание, выпалив все это единым духом, подумал, вспоминая — не упустил ли чего, и облегченно закончил:
— Вот вроде все.
На сей раз это были его, Степа, слова и его манера.
— Хорошо бы подробности, — попросил я. — Луев этих было, как-никак, восемнадцать штук, серийный товар, и размазаны они по столетиям, как сопли по стене.
Луи — какой номер?
Он нахмурился: то ли потому, что не знал номера или забыл, то ли ему не понравилось мое слишком вольное рассуждение о французских королях.
— Номера вроде не называли. Может, затерялся при передаче или железка не справилась с дешифровкой…
— Жаль. Ну ладно — и на том спасибо. Теперь все?
Он кивнул; но так медленно и неубедительно, что пришлось схватить его за плечи и основательно встряхнуть:
— Ну, что еще у тебя за душой?
Он нерешительно поморгал глазами. Я стиснул его плечи покрепче, так что он даже поморщился, но не сделал попытки вырваться.
— Давай. Теряешь время. Что ты еще должен передать?
Он потряс головой:
— Передать — ничего. Но я слышал, как там говорили…
Чувствовалось, до чего ему не хотелось говорить что-то, что было у него на душе.
— Ну? О чем они говорили?
Наконец он решился.
— О твоей дочери.
— Что именно? Что?
— Она спит. Не просыпается. Хотя из наших никто…
Странно, но я не очень удивился. Я был предупрежден, что противники не обойдут девочку вниманием, но надеялся, что наши, даже не получив от меня такой просьбы, сумеют каким-то способом защитить ее. Не сумели, значит. Нет, я не удивился; просто ощутил пустоту там, где располагалось мое кью-сердце.
— Уснула давно?
— Они заговорили об этом, когда я засыпал — наверное, думали, что уже не услышу.
«Сукины дети, — подумал я. — Неужели они такого мнения обо мне?» — Я понимал, конечно, что какие-то меры там принимаются и, может быть, кто-нибудь уже пущен по ее следу. Но все же это непростительно. Ладно, вернусь — разберусь.
— Спасибо, что сказал. Куда ты теперь?
Степ, думается, почувствовал себя совсем хорошо, облегчив совесть — как-никак, одно задание из двух было выполнено, неплохой процент, да к тому же, пожалуй, более сложное из них, — и стал оглядываться, словно только что сообразил, что он не у себя дома.