— Чего? — голова не расслышал, приложил ладонь к уху. Пришлось повторить хрип еще раз. Говорить нормально я не мог, вот если б воды глоток…
— Пить хочешь? — догадался голова, внимательно наблюдавший за моими мучениями. — Эй, дайте ему воды. Эвон как в глотке пересохло, только шипеть и может.
О зубы больно ударился ковш, ледяная колодезная вода плеснула в лицо.
Торопливо сделал несколько крупных глотков — пока не отобрали. Горло сразу заныло, как перед простудой бывает, да теперь уж неважно. Если Хреногор на выручку не придет, жить мне совсем не долго осталось…
— Рассказывай теперь, — велел голова.
— Что рассказывать? — уточнил я.
— Как волколаку помогал, рассказывай. Что за нечистое колдодейство на богатыря славного наложил и как его снять? На кого порчу навести успел, кому карму испортил, чакры завесил, венец безбрачия наложил? Впрочем, это уже лишнее, и без тебя найдется, кому снять. Говори, я жду, народ ждет.
— Не знаю я никакого волколака, — начал я свою защитную речь. И тут же закончил — голова кивнул Боляру-Третьему, тот легонько сжал мне горло, и говорить я уже не мог, а мог только пальцами шевелить да хрипеть полуобморочно.
— Вспомнил? — ласково спросил голова. — Говори!
— Да иди ты, — рыкнул я (о, голос вернулся, как вовремя). — Два раза все равно не убьете. А утром богатырь проснется и разнесет всю деревню по бревнышку за соратника.
— Рассеются чары твои нечестивые по смерти, — возразил староста, но неуверенно. Кто нас, колдодеев знает, может, со смертью только крепче становятся.
— Мечтай, мечтай, — хмыкнул я, и тут же захрипел, вывалив язык. Все-таки, здоровый этот Боляр. Эх, чуток времени, я б на него такой наговор наложил, что даже правнуки на домовину не поленились бы плюнуть. Ему, не мне, какая могила после костра?
— Говори! — приказал голова жестко, и я заговорил.
Довелось мне в прошлом году книгу прочитать, «Любовные истории Лорийского королевства, собранные и записанные книжником Марутой из Медведевска, для мужеска пола предназначенные». Ядреная книга, что и говорить! Стиль написания — самый, что ни на есть, современный, не игривый даже, а как бы это сказать правильно, откровенный. Со всеми, так сказать, интересными подробностями.
Вот эту книгу я и начал пересказывать. Историю за историей, главу за главой. Толпа на площади заметно выросла, время от времени кто-нибудь из не участвовавших в моем сожжении мужиков подходил полюбопытствовать, чем дело кончилось, да так и оставался. Боляр время от времени подносил к моим губам кувшин с водой, чтобы в горле не пересохло. Звезды исчезли с небосклона, небо посветлело, а я все рассказывал и рассказывал, мысленно вознося хвалу Превеликому за то, что книга была такая толстая. Благословен будь книжник Марута из Медведевска за свой чудесный труд!
Бабушка мне в детстве сказки рассказывала, чтобы засыпал быстрее. Верите — из всей толпы ни один не уснул! Благословен будь книжник Марута из Медведевска за свой чудесный труд!
Толпа внимала, затаив дыхание, и казалось, это будет длиться вечно. До самой последней страницы, а если повезет — до оглавления. Но все, как обычно, испортили бабы.
Смотреть на костер имени меня не пришла ни одна, то ли потому, что ночью, то ли других дел хватало. Но едва первые (ну ладно, вторые) петухи зарядили свой утренний клич, потихоньку потянулись — кто корову доить, кто с лукошком за яйцами…
А кто и за водой к колодцу.
Большинство проходили мимо, с утра дел невпроворот, подумаешь, колдодея заезжего жгут, эка невидаль, а вот воды надо поскорее набрать, да кашу сварить, да козу подоить, да детей накормить, пока избу с четырех углов не подпалили, без присмотра ведь. Но одна кумушка остановилась, то ли послушать, чего это там колдодей перед смертью распинается, то ли поглазеть на голого меня.
Там, конечно, есть на что посмотреть, но лучше бы она все же мимо прошла со своими пустыми ведрами (полными бедрами). Вот и не верь после этого в приметы!
— Вы что тут слушаете, похабники! Ладно, еще чужак бесстыжий, на то он и колдодей, а вы-то! У каждого жена, дети бегают, а они стоят, уши развесили! А ну домой! Домой, я сказала!
Щуплому мужичку, очевидно, мужу не вовремя явившейся особы, перепало пустым ведром сначала по пояснице, а потом еще, вдогонку, по спине. Презрительно фыркнув, пейзанка удалилась, но черное дело было уже сделано. Толпа очнулась, выбралась из волшебной сказки и снова обратила внимание на меня.
— Колдодееей, — нехорошо протянул голова. — Тебе говорили не чаровать? Негун, врежь ему дрыном, да посильнее. Чего сломаешь — невелика беда.
— Не, — неловко ответил пейзанин, слегка покраснев. — Я домой пошел, до жинки. А то утро уже, а у меня… дело до нее.
И бочком, старательно отводя глаза, побрел прочь, неловко переставляя ноги.
— Боляр, — кивнул голова. Здоровяк поднес к моим губам почти пустой кувшин и сказал:
— Давай дальше чаруй. Мне понравилось.
— Да, пусть рассказывает, — нестройно поддержала его толпа.
— А ну, молчать! Молчать, я сказал! — взъярился голова. — Не видите, он глаза своим колдодейством отводит! Ну, не совсем глаза, но все же. Жги колдодея!