— Я сочувствую твоему Диасу,- сказала Елена.- Но таков ритуал. Сила, знаешь ли, никогда не дается даром. И наши славянские предки тоже кровушкой не брезговали. И не вижу ничего плохого, если мясо убитых доставалось людям, а не червям. А что касается ритуала, то и сами ацтеки терпели не меньше. Представь, кому труднее: тому, кого быстро умертвили на алтаре, или тому, кто, натянув содранную с убитого кожу, должен проходить в ней двадцать дней, пока она окончательно не сгниет?
— Выходит, я не сообщил тебе ничего нового,- мрачно заметил Стежень.
— Ну конечно. Омерзительно, когда убивают просто так. Но если смерть приносит пользу, почему бы и нет? — Женщина очаровательно улыбнулась.
— Ни одна смерть не бывает «просто так»! — сердито заявил Стежень и тут же понял: она его дразнит.
— Ладно,- сказал он.- Со смертью я немного знаком. Сейчас речь не об этом.
— Если под «знакомством» ты подразумеваешь ту, кого вытащил с той стороны, то должна тебя предупредить: никто не может быть уверенным, что полученное за кромкой, как выражались наши предки,- это именно то, за чем он отправился.
— Не надо меня пугать! — буркнул Стежень.
Он был недоволен. В последнее время, общаясь с Аленой, он чувствовал себя не в своей тарелке. Большим, медлительным и неуклюжим.
— Разве я тебя пугаю? — удивилась женщина.- Глебушка, скажи: я тебе хоть раз сделала больно?
— Нет,- вынужден был согласится Стежень.
— И не сделаю.- Елена положила ему на грудь узкую ладошку.- Я боюсь за тебя, Глебушка! — с беспокойством проговорила она, заглядывая Стежню в глаза.- Прости, если как-то тебя обидела!
«Говно я,- подумал Глеб.- Из-за чего я взъелся? Из-за кулона ее? Из-за того, что — сила есть? Разве она сделала хоть что-нибудь действительно скверное? Нет. А вытаскивала нас уже не единожды».
— Ничем ты меня не обидела,- сказал он.- Иди-ка лучше отдохни. А я пойду дела делать.
На самом деле он просто хотел побыть с Мариной. И Елене это было прекрасно известно.
— Тебе страшно, милый? — Тыльная сторона ладошки гладкая-гладкая и пахнет почему-то клубникой. Глеб молчит.
— Тебе страшно из-за этой женщины? — На загорелой шее круглые бугорки позвонков и нежный пушок. Светлый на загорелой коже.- Ты боишься, что я стану — он . И буду убивать людей, как эта женщина?
— Карина — несчастное существо,- сказал Стежень.
— Да.- (Зрачки то сужаются, то расширяются. Тень ресниц — как ловчая сеть.) — Она все помнит. А я счастливая. Я ничего не помню. Только тебя.
Говорят, можно спрятаться в объятьях женщины. Говорят, если любишь, забываешь все…
Чушь! Ни хрена я не забываю!
…Бурые стены, паутина, вонь из затхлого рва. Пусть все это лишь шалость моего воображения, заворачивающего страшное нечто в зрительные обертки. Никакие умные рассуждения не выкинут из памяти синевато-белую, словно под пленкой плесени, холодную кожу, привкус плесени и пыли на окаменевших губах. Я помню, когда смотрю на эти губы, влажные, припухшие, живые. Розовая кожа, ямочки на щеках… и привкус пыли и плесени. Всегда буду помнить. Да, мне страшно. И не мне одному. Димка вот уснуть не мог без снотворного. Представляю, что он пережил, когда тварь ломилась в лабораторию. Страшно Димке. Да что Димка! Боится даже супермен Фрупов. Ну, этому страх не в новинку. И смерть — тоже. Наверняка покойников на нем больше, чем блох на собаке. Кстати, куда девался скотчтерьер? Впрочем, не важно. А важно, что даже Кир, невозмутимый и несокрушимый Кирилл Игоев — тоже боится. Не за свою шкуру, разумеется, за наши, но…
Ничего не боится в моем измученном доме только один человек, Андрей Александрович Ласковин. И хотя его бесстрашие больше похоже на патологию, это успокаивает. Потому что он — единственный, кого боится тварь.
И хотя его бесстрашие больше похоже на патологию, это успокаивает. Потому что он — единственный, кого боится тварь. Я почти верю, что этот герой сможет завалить Морри… если поймает. Нет, не факт. Теперь мы точно знаем: монстр способен учиться. И приспосабливаться. Сколько ему понадобится, чтобы адаптироваться в нашем мире? Год, месяц? На что он способен даже в нетрансформированном теле? Надо мне было все-таки расспросить эту женщину. Надо было, но… я даже не смог отсечь ее от монстра…
— Перестань.- Пальцы Марины сжимают мои плечи.- Не думай о ней, думай обо мне, слышишь?
— Хорошо,- шепчу я.- Не буду. Да, не буду. С этой женщиной — Ленка. Морри она не по зубам. Пока.
Елена Генриховна Энгельгардт глядела на спящую. Да, несомненно, эта сеточка сплетена совсем недавно. И с большим искусством. Правда, узор немного подпорчен, но несомненно знаком.
— Как ты его находишь, Душка? — спросила Елена Генриховна.- По-моему, он — мастер. А мы так можем?
Хрустальный кулон полыхнул незримым пламенем.
— Правильно, Душка, мы можем лучше.
Елена Генриховна аккуратно сняла с лежащей одеяло. Затем, ловко перекатывая тяжелое расслабленное сном тело женщины, стянула с нее фланелевую рубашку Стежня. Теперь на лежащей не было ничего, если не считать повязки на кисти правой руки.
— Чистый инь,- проговорила Елена Генриховна, по-хозяйски оглядывая Карину.- Верно, Душка?
Хрустальный кулон не отреагировал.