Сумма не такая уж большая для меня и совершенно ничтожная для господина Игоева, но любопытно.
— За нее.- Кир похлопал по морозилке, в которую мы уложили тело жены Шведова.
Что он умеет, так это заинтриговать.
— Не забыл, что я тебе говорил? — спросил Кир.
— Ты об оживлении? — За всеми охранными хлопотами идея реанимации покойников как-то отодвинулась на второй план.- Что, пришло время поиграть в зомби? Ну, брат, пять штук за душу — совсем дешево!
— Не остри! — строго сказал Кирилл.- Пять тысяч — цена того, что ты сейчас увидишь.- В руках у него оказалась видеокассета. Я даже не заметил, откуда он ее извлек.- Деньги — твой первый вклад,- продолжал он.- Мелочь, но ты должен был их отдать. А теперь пошли наверх.
Видик в гостиной значительно приличней, чем в моей спальне, но Кир заявил, что хватит и маленькой «двойки». Я хотел сразу же воткнуть кассету, но Кирилл не позволил. Порылся в моих дисках, нашел старину Байрона, «Июльское утро», выключил свет…
Мое любопытство достигло максимума, но я молчал. Если Кир что-то делает, значит, так надо. Просто только лебеда растет.
На экране появился лес. Качество изображения отличное, хотя по счетчику сбоку видно — съемка любительская. Камера неторопливо описывала круг. Секунд через десять я понял: лес не наш, а европейский. Где-нибудь в Австрии или Германии. И точно, сбоку, над деревьями, появился замок. Нечто готическое с пестрыми флажками на крыше. Но камера продолжала двигаться, и замок исчез. Зато появилась мощеная дорожка и лестница. По лестнице поднималась девушка в легком коротком платье. Стройная, загорелые, слегка полноватые, на мой вкус, ноги, но походка замечательная. Солнце светило ей в спину, и светлые распущенные волосы блестели и переливались, как на рекламе шампуня. Оператор плавно «наехал» камерой, так, что в тот момент, когда она поднялась на площадку в конце лестницы, то заполнила весь кадр. Вот девушка повернулась, улыбнулась — половину лица закрывали темные очки, но что-то смутно знакомое… Взмах головой — она засмеялась, сняла очки и показала оператору язык… И тут я ее узнал.
Фильм длился почти два часа и состоял из множества самых разных фрагментов. Немножко России, немножко Европы. Турция. Египет. Питер. И все время — соло. Если в кадр попадали люди, то лишь случайные. Исключение было сделано для собаки. Той самой кавказской овчарки, чей труп мы с Киром нашли в лесу. Здоровенный страхолюдный зверь, но хозяйку любил.
Признаюсь, героиня фильма произвела на меня впечатление. Была в ней изюминка. Нет, побольше, чем изюминка.
— О’кей,- сказал я, когда пленка кончилась и Кир зажег свет.- Теперь я примерно знаю, какой она была. Ты ведь это имел в виду?
— Почти.
— Почти так почти. Готов выслушать твои инструкции и приступить к делу.
Кирилл помолчал немного, поглядел на меня эдак задумчиво и наконец произнес:
— Инструкций не будет, Глеб.
— Не понял?
— Инструкций не будет.
Я с полминуты пытался переварить этот коан… [7] Не сумел.
— Хорошо. Что же я, по-твоему, должен делать?
— Ты должен ее полюбить…
Часть третья
Слепой Орфей
Слепой Орфей идет через пустырь.
Под сапогом похрустывают травы.
Не спотыкаясь. Купчино — направо.
Налево — ход из Преисподней. Дым
Горчит во рту. Рука сжимает трость.
Едва заметно вздрагивают ноздри.
Он видит свет: колодезные звезды.
Он знает будущее: «Дай, чтоб не сбылось!»
Он помнит прошлое: изрубленный остов
Кифары. Визг. И хохот василиска:
— Ты мертв, Орфей!
Коричневые брызги
Пятнают полы черного пальто
И небо цвета взмученной воды.
Приблудный пес трусит неподалеку.
Пустой мешок оттягивает локоть.
Слепой Орфей идет через пустырь.
Глава первая
Ведун сидел на лавке, прикрыв очи. Но все одно видел и стол, и чашку с зельем, и свою беспалую руку на черной столешнице. А кабы и не видел — все одно. Черные стены, черные руки, черное зелье… Все черное.
Всегда черное. Черная изба, где жил мальчонкой. Черные растрескавшиеся бревна, черный клочьями мох. Вспомнил, как продали Дедке…
Батька вывел его со двора на улицу. Тогда Малец не знал почему. А батька знал: кто колдуна на подворье пустит — беду накличет.
Знал не знал, а, как углядел Малец Дедку, сердечко в пятки ушло. До того перепугался, что ручонку из батькиной ладони выдернул и дал бы деру, да пойман был за вихры. Пойман и вытолкнут наперед.
Ох и страшный был Дедко. Сутулый, ручищи мало не по земле метут, космы — шерсть медвежья, рожа что блин. Ясно, чужак! А уж глазищи! Чисто прижмурившийся филин. У людей таких не бывает…
— Энтот? — Батя отвесил Мальцу подзатыльник.
— Угу,- не сказал, филином ухнул чужак.
В заскорузлой, как сухая земля, ладони блеснуло серебро.
Батька принял монету, оглядел подозрительно: вроде настоящая.
— А то, может, еще кого возьмешь? — спросил.- Шестой он у меня, да не последний. Может, еще девку? До пары?
— Нет, человече, мне этот нужон… — И, помедлив, спросил: — Не жаль сынка-то?
— А чё жалеть? — Батька нахмурился.- Все одно за зиму один умрет. Может, он как раз… Бери, слышь! — Он толкнул Мальца вперед, и тут же клешнястая, без двух пальцев лапа замкнула тощую ручонку.
— Да ты, это, хоть не убьешь его? — вдруг обеспокоился батька. И сам тут же смутился. Уже ведь продал…