— Кто?.. Я… Глеб, пожалуйста…
Стежень тут же оказался рядом, оттеснив Грошнего. Правой рукой он прикрыл ее глаза, а пальцами левой, легкими прикосновениями, начал поглаживать бледный влажный лоб. Женщина вздохнула, с всхлипом, как ребенок. Лицо ее расслабилось, дыхание стало ровным. Глеб убрал руку — Марина спала.
Щелчок — и кровать вернулась в прежнее положение. Снова заиграла музыка. Стежень мотнул головой: уходим.
Уже в гостиной он негромко сказал Шведову:
— Спасибо.
— Не за что,- так же тихо отозвался Виктор.- Глеб, это пройдет?
Стежень ответил не сразу, но ответил честно:
— Не знаю.
Шведов больше ничего не спросил, просто кивнул и отошел.
Этот человек начинал нравиться Стежню. Скверно.
— Я их не знаю, Глеб, и не хочу их знать!
— Тише, маленькая, тебе нельзя волноваться. Дима — твой брат…
— Мне не нужен брат! Мне никто не нужен, только ты!
— Хорошо, хорошо, счастье мое! Не плачь, я здесь, с тобой…
Елена Генриховна Энгельгардт услышала хруст, непонимающе посмотрела на сломанную заколку…
А, это руки, сами…
— Глебушка… — прошептала она.- Глебушка, что мне делать? Что мне делать, если я тебя люблю? Если я не могу быть единственной, если я не могу избавиться от этой… Пусть я буду третьей, хоть рядом, я привыкну, я даже научусь у тебя ее любить… Пожалуйста, пусть так будет! Иначе я не выдержу… Пожалуйста…
Слезы текли по ее нежным атласным щекам, хрустальный кулон на груди пульсировал в такт ее прерывистому дыханию.
За окном шумел ветер.
Глава девятая
Человек в черной рубашке почтительно глядел на Морри. А Морри-алчущий был в ярости. У него, у него отняли ! Морри-разум не разделял ярости Морри-алчущего. Он не желал рисковать. Рано или поздно случай все равно представится. Бессмертному спешить некуда. Кроме того, Морри-разум понимал: для его нынешних целей существовать в обычном человеческом теле предпочтительней, чем в теле трансформированном. А с тем, что осталось от старого тела, Морри-разум не связан. В отличие от Морри-алчущего. Именно поэтому Морри-разум не мог воспрепятствовать посягателю. А мог бы, так скорее всего не стал. Что есть душа женщины? Ничто.
* * *
— Чуешь? — спросил Дедко.- Гость к нам. Кто?
Бурый прислушался, сначала ухом, потом внутри.
— Баба,- сказал уверенно.- Боится.
— А то! — удовлетворенно кивнул Дедко.- Ясно, боится. Я ж не мельник. И какое дело ее ко мне ведет в таку пору?
— Тайное,- ответил ученик.- Кабы явное — засветло пришла бы.
— Баба… — задумчиво пробормотал Дедко, глянул на ученика, велел: — Иди рожу вытри, сажа на носу.
Бурый удивился: никогда прежде Дедко чистотой не озабочивался. Однако нос вытер. Дедко между тем напялил на голову волчью лохматую шапку, сапоги обул, уселся на лавку. Важный, ноги расставил, рядом — посох резной. Грозен видом.
Ученику сие казалось пустым скоморошеством. Ведун и в рваных портах страшен. Как-то даже сказал о сем Дедке, а тот лишь ухмыльнулся.
— Умный,- сказал,- дуракам кулак кажет, а лёза за пазухой таит.
Гостья под дверьми топталась недолго. Лишь Дедко разместился — стук.
— Отвори,- велел он ученику.- Да не сразу. Вот, хотя бы сперва в печку подбрось.
Бурый исполнил в точности.
Вошедшая, баба средних лет, высокая, крупная, с лицом властным, но сейчас оробевшим и беспокойным, поздоровалась (Дедко не ответил), сбросила овчину и, не решаясь присесть или заговорить, переминалась ногами в валяных сапогах да прятала руки за спину.
Бурый, отойдя в тень, глядел, как Дедко учит бабу. И сам учился.
— Я… — не выдержав, начала пришелица, но Дедко хлопнул ладонью по скамье, и она осеклась.
Дедко держал молчание, пока не счел, что властолюбство гостьи полностью схвачено страхом. Только тогда махнул на соседнюю лавку:
— Сядь!
Лавка была просторна, но гостья, хоть задом широка, пристроилась на самый краешек.
— Там в сенях корзиночка маленька… — робко сказала она.
Дедко кивнул Бурому:
— Прибери.
Бурый принес корзинку, скинул припорошенный снежком холст, показал, что внутри. Дедко кивнул, но по виду его ученик догадался: недоволен. Не велико подношение.
Гостья между тем сняла с головы меховую круглую шапку, поправила красный убрус, сколотый под подбородком. Концы убруса, богато расшитые, лежали на высокой груди. Гостья приосанилась, кокетливо зыркнула на Дедку. Дура.
— Малешихой меня зовут,- сообщила она.
— А допрежь как звали? — хмурясь, спросил Дедко.
— Сластей! — и слегка порозовела.
— И за каким делом ты, Сластя, в ночну пору ко мне заявилась?
Баба встрепенулась.
— И за каким делом ты, Сластя, в ночну пору ко мне заявилась?
Баба встрепенулась. Слова посыпались из нее, как зерно из худого мешка. Половина проходила мимо уха, но и оставшегося оказалось довольно.
Дело у бабы простое. Есть у ней муж. У мужа — дочка-малявка. Вредна, глупа да лядаща. Вот ее, падчерицу, и надобно известь. Потому как нету у бабы из-за нее жисти никакой. Изводит, да объедает, да…
— Не ври! — оборвал Дедко.- Объедает! Таку телисту!
— Ну не объедает,- сразу согласилась баба.- А все одно жисти нет…
— А что ж сама? — спросил ведун.- С невеличкой не управишься?
— А как муж прознает? — Баба поглядела на Дедку, как на неразумного. И снова, скороговоркой: — Да я придумала все! Ты, колдун, хворь на нее наведи! Ты можешь, бабы сколь раз говорили. А уж хозяин-то мой сам ее к те приведет, полечить. Ну и ясно, как ты ее полечишь!