Лишние вышли, остались только Мазур, в хозяйской позе разместившийся за покрытым новехонькой клеенкой столом, усаженный на стул лысый и Атаман, возвышавшийся над пленным в качестве конвоя. Лысый на него мимолетно оглянулся, что ему, безусловно, душевного равновесия не прибавило: душа у Атамана была нежная, как тропический цветок, вот только, так уж получилось, сочеталась с метром восемьдесят семь роста, бритой наголо башкою и физиономией, в данной конкретной ситуации способной довести впечатлительного человека до инсульта.
— Располагайтесь, Павел Петрович, располагайтесь, — сказал Мазур гостеприимно. — Разговор у нас с вами будет долгий… а может, и нет. Это уж от вас зависит, золотой вы наш, бриллиантовый… — Не меняя позы и не убрав благожелательной улыбки с лица, он рявкнул зло: — Так ты что же, сука, решил, что долги можно всю жизнь не отдавать? Меж приличными людьми так не полагается…
Лысый зло таращился на него исподлобья, левая щека у него чуть подергивалась. Мазур с радостью констатировал, что собеседник, по всему видно, не собирается ни с инфарктом со стула падать, ни даже обливаться горючими слезами, а значит, досадные случайности вроде совершенно ненужного трупа на руках исключены.
Потом лысый с капелькой деланого возмущения воскликнул:
— Какие такие долги? Пояснее выражайтесь, пожалуйста. Что-то я за собой не помню никаких долгов…
— Ах ты, раскудрявая твоя башка со вшами… — ласково сказал Мазур. — Сплошная невинность, а? Да на тебе долгов больше, чем блох на барбоске…
— А конкретно? — спросил лысый напряженно, очень напряженно. На лбу у него пот сверкал крупными бисеринами.
— Ну, давай освежать твою девичью память, Павел Петрович… — сказал Мазур. — Знаешь ты Шарипова Ильхана? Только не говори, сучий потрох, что незнаком тебе такой человек. Прекрасно ты его знаешь. Он-то, наивная душа, тебя считал надежным другом, вот и крутанул на пару с тобой сделочку на доверии. В том смысле, что работали вы вместе, бабки должны были поделить поровну, вот только ты его законную долю зажал. Ну, а поскольку сделка имела свою специфику, документиков никаких не имелось и в суд ему идти было не с чем, а о к о л ь н ы м и методами он тебя достать поначалу не смог, потому что у тебя крыша покруче… Вот тебе события в кратком изложении. Должен ты ему его законную долю, чего уж там. По всем понятиям должен. Что ж, если он татарин, так ему и долю отдавать не надо? Неужто, Павел Петрович, у тебя до сих пор злость затаилась на татаро-монгольское иго? Так это когда было… К тому же некоторые в книжках пишут, что и не было вовсе никакого татаро-монгольского ига.
.. К тому же некоторые в книжках пишут, что и не было вовсе никакого татаро-монгольского ига. Читал я парочку. В любом случае нехорошо, Пашуня…
Он сузил глаза. Зрелище было чуточку странноватое: дражайший Павел Петрович на глазах о т м я к. Расслабился. Почти что повеселел, и из его груди едва не вырвался вздох облегчения…
Ну, никакой тут загадки не было для человека с некоторым житейским опытом. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы моментально доискаться до отгадки: лысый накосячил не в одном месте, черт-те сколько народу, надо полагать, имели к нему схожие претензии. И ожидал он чего-то гораздо худшего.
Претензий, на фоне которых должок Ильхану выглядел едва ли не пустячком…
— Ах, Ильхан… — сказал лысый врастяжку, не в силах подавить на роже отблески того самого несказанного облегчения, — ну…
— Было?
— Ну…
— Знаешь, Пашуня, что меня в тебе удручает? — спросил Мазур без улыбки. — Дешевизна твоя, родной. Ты у Ильхана зажулил всего-то четыреста тысяч баксов. Всего-то! Где-нибудь в Урюпинске это несказанное состояние, но для Москвы, рассуждая здраво, такой мизер, что противно делается. Копейки это для Москвы, финансовой столицы нашей малехо съежившейся Родины… Грубо прикидывая, сотки четыре землицы в Барвихе. Качественная немецкая машина. Не самая богатая квартирка. И так далее… Копейки, Паша! Тебе не совестно так крохоборничать?
— Копейка рубль бережет, — глядя исподлобья, отозвался лысый.
— Ага, — сказал Мазур, — поганая, но все же философия… Паш, она у тебя прокатывала, когда меня не было в окрестностях. Но теперь-то я есть. И бабки ты Ильхану отдашь. Чтоб я так жил…
— А вы, собственно, от кого будете? — спросил лысый с видом человека, в чьей голове уже щелкает примитивный компьютер. — И кто за вас может слово сказать? Ну, и все такое прочее… Сами понимаете. Не похоже, что первый раз такое крутите…
Мазур встал, обошел стол и присел на его краешек, нависнув над невольно отшатнувшимся лысиком:
— Я, Паша, самая страшная фигура на доске, — сказал он серьезно и веско. — Самая жуткая персона. Я — отморозок… Врубаешься? Давай-ка откровенно. Если договоримся по-хорошему, ты все равно никому не пискнешь, а если выйдет по-плохому, то жаловаться ты на меня сможешь исключительно с того света, — а это сложная и проблематичная процедура, которая, если знатокам верить, одному из тысячи удается… Я, Паша, классический, патентованный, заматерелый советский спецназ. Только не говори, что не слыхивал про такую разновидность гомо сапиенса… Да черт, я тебе больше скажу, точнее, продемонстрирую…