— Я ж прекрасно помню, что мы не в Чикаго, — сказал Мазур. — Проходи. Виски, коньяк или что?
— Ни капли.
Мазур всмотрелся и убежденно сказал:
— Это не ты. Точно, не ты. Либо инопланетянин-подменыш, либо робот… — он ухмыльнулся и закончил все же: — Либо курс у венеролога проходишь.
— Я тебя тоже люблю, как брата, — сказал Лаврик. — Веди куда-нибудь, где можно в удобном кресле расположиться, а то я сам с непривычки в твоих хоромах заплутаю.
— Сюда, — сказал Мазур. — Нет, ты серьезно насчет абстиненции?
— Увы, увы, — признался Лаврик, опускаясь в кресло с некоторым подобием стариковского кряхтения, что, разумеется, было чистой воды притворством. — Сдавать сегодня один хитрый анализ, требующий кристальной трезвости… Да ты сочувственную рожу не строй, это не подозрение на хворь, это командировка… Точнее, выезд к новому месту работы. Вот газировочки я бы испил.
Мазур принес из холодильника что-то безалкогольное, достал высокие стаканы, уселся напротив гостя. Какое-то время царило молчание — и затянулось оно настолько, что его свободно можно было назвать неловким. Мазуру не приходили в голову никакие светские фразы для затравки разговора, а Лаврик нисколько не стремился ему в этом помочь, сидел с невозмутимым видом и потягивал холодную газировочку — хоть и солидных лет мужичок, остававшийся, сразу видно, крепким профессионалом, опасным, как гремучая змея, которой ненароком дали пинка пьяные ковбои. Вот только некий штришок портил картину…
— Слушай, — сказал Мазур, присмотревшись, — ты ведь волосы красить начал…
— Ага, — сказал Лаврик преспокойно. — Заметил все же? А мне клялись, что подобрали красочку, не отличимую от прежнего колера волосни…
— Вот то-то, — сказал Мазур.
..
— Вот то-то, — сказал Мазур. — Слишком уж у тебя патлы м о л о д ы е. Я тебя лицезрел на протяжении многих лет…
— Ну вот, пришла такая блажь, — сказал Лаврик. — Седины отчего-то терпеть не могу. Тебе, сразу видно, красивая проседь на висках только нравится, а я не переношу что-то… Могу я наконец себе позволить какой-нибудь пунктик?
— У тебя один уже есть, — сказал Мазур. — Пенсне твое легендарное.
— Ну, пенсне у меня настолько давно, что превратилось уже из пунктика в непременную деталь образа…
— А почему сейчас не надел?
— Потому что разговор будет крайне серьезный, — сказал Лаврик.
— Да ну? — с наигранной беспечностью улыбнулся Мазур.
Лаврик смотрел на него строго и печально. И не мигал так долго, что в самом деле стал напоминать гремучую змею — не шебутную, кусающую все, что движется, а пожилую уже, умудренную житейским опытом и философской ленцой. Но тем не менее оставшуюся полноценной гремучкой с полным комплектом зубов…
— Сколько лет мы друг друга знаем, я уже путаюсь, — сказал он наконец. — Двадцать пять уж точно.
— Даже поболее, — сказал Мазур.
— Вот именно, даже поболее. И никак нельзя сказать, что мы с тобой были недругами, даже недоброжелателями не были. Я тебе как-то жизнь спас, всерьез, без дураков, а ты, соответственно, мне. Или наоборот — сначала ты мне, а потом я тебе… Не помню точно. Какая разница?
— Какая разница? — как эхо подхватил Мазур. — Но если уж у нас выдался умиленный и ностальгический вечер воспоминаний, то, исторической точности ради, нельзя не внести в летописи и на скрижали, как ты лет восемь назад меня всерьез подозревал то ли в шпионаже, то ли в измене, то ли во всем сразу. В Сибири дело было. Помнишь?
— Да помню, конечно, — без малейшего смущения кивнул Лаврик. — Обиду затаил?
— Я их не таю. Проходят помаленьку, рассасываются…
— И правильно, — сказал Лаврик. — Потому что такая уж у меня в этой жизни была историческая функция: подозревать всех и каждого и, едва это обрастет чем-то вещественным, действовать.
— Так не было у тебя ничего вещественного.
— Не передергивай. Ты прекрасно понимаешь, о чем я, — о ситуации, которая называется «так уж сложились подозрения».
— Понимаю, — сказал Мазур. — Это я так, язвлю потихоньку…
— Историческая функция и экологическая ниша, — сказал Лаврик с отстраненным видом. — Ну, что ж поделать, однажды так сложилось. Далеко не впервые в истории человечества… Но для тебя-то все распрекрасно кончилось, оказался чистеньким… Знаешь, к чему я клоню? К тому, что я никогда тебе не был врагом. Ну, близким другом — тоже вряд ли. И тем не менее… Старые сослуживцы. Как выражаются англичане, парни в старых школьных галстуках… Я не сентиментален, но нас все же слишком многое связывает, черт меня раздери. Мы — к а с т а…
— Прекрати, умоляю, — сказал Мазур. — Еще пара столь же лирических сентенций — и я зарыдаю, как беременная незамужняя школьница. Стану ронять на паркет слезы, крупные, как…
— Заткнись, — сказал Лаврик резко, властно, жестко. Так, что Мазур моментально замолчал.
Так, что Мазур моментально замолчал. — Пошутили — и будет. Дело слишком серьезное. Я, знаешь ли, выхожу в отставку. До пенсионного возраста далеко, но так уж карта легла. Приходится. Более того, я вообще из страны уезжаю на неопределенный срок. Пристроили военно-морским атташе в одной уютной европейской стране. Это лучше, чем играть в домино на бульваре со старыми пеньками. Или на даче с грядками возиться. В общем, из к о н т о р ы ухожу совсем скоро, окончательно и бесповоротно. И никогда ничем помочь тебе уже не смогу. А посему пришел предупредить по-дружески…