— У вас лицо стало… прямо-таки одухотворенное, — сказала Олеся, отводя его к желтым креслам. — Ручаться можно, у вас с этой мелодией связаны какие-то особенно романтичные воспоминания.
— Как у всех, — сказал Мазур. — Юность наша, знаете ли… О чем ни вспомни, все исполнено романтики… то есть это теперь так кажется.
— То-то у Вадика, ей-богу, слезинки на глазах… Правда, он со вчерашнего утра вискариком наливается, а это способствует обострению ностальгии… Пойдемте еще потанцуем?
Синий-синий иней
Лег на провода…
В небе темно-синем —
Синяя звезда…
— Честно говоря, не тянет что-то, — сказал Мазур. — У н а с именно эту песенку категорически не любили. Насколько космонавты обожали «Белое солнце пустыни», настолько у нас эту песню не любили, спасу нет, как…
— Почему?
— Да все просто. Это ж не отечественного сочинения шлягер, а перепевочка англоязычной песни. В оригинале — никакого инея и такой уж особенной синевы. «Уан вай тикет». Это…
— Билет в один конец. Я неплохо знаю инглиш.
— Вот то-то, — сказал Мазур. — Билет в о д и н конец. У нас такие аллюзии и ассоциации никогда не любили. Профессиональное суеверие, знаете ли. Прижилось однажды.
Они стояли лицом к лицу среди грохота усилителей, но слышали друг друга хорошо. Боковым зрением Мазур высмотрел прилипчивого француза — он стоял у входа, скрестив руки на груди, наблюдал за танцующими с озабоченным и вдохновенным видом, словно поставил себе целью разгадать непостижимую русскую душу. В глазах лягушатника читалась напряженная работа мысли: он, конечно, понимал, что все это неспроста, что весь этот интерьер что-то значит, но наверняка в своих кембриджах изучал не советологию и оттого не понимал, в чем тут соль…
— Можете меня обнять уже беззастенчиво, — сказала Олеся, подавая пример. — Не забывайте, мы на всех парусах летим к постели, вот-вот исчезнем украдкой… Вы знаете, я в ваших объятиях испытываю сложные чувства…
— И какие же? — поинтересовался Мазур, действуя так, как и полагалось в подобной ситуации тридцать с лишком лет назад в полумраке окраинной танцплощадки.
— Сама толком не определюсь. Таких, как вы, я раньше видела только в кино. Вы такой мирный и обаятельный, а за спиной у вас — личное кладбище…
— Возбуждает?
— Не будьте циничным, я же не великосветская извращенка… Просто категорически непривычно, вот и все. И ощущения сложные. Можно дурацкий вопрос? Вы ни о чем не жалеете? Не хотели бы ничего переиграть?
— Ни о чем не жалею и ничего бы не хотел переиграть, — четко ответил Мазур. — Хотите верьте, хотите нет. Потому что при другом раскладе это уже был бы не я. Я себя не могу представить д р у г и м. С и с т е м а, как оказалось, была напрочь сгнившая. А ж и з н ь — нормальная. Простите за высокие слова, но мне ни за что не стыдно. А это уже кое-что… Можете смеяться…
— И не подумаю, — сказала Олеся. — Мужик, которому ни за что в бурной жизни не стыдно и не за что себя упрекнуть, насмешек вызывать не должен.
.. Многие этим похвастать не могут.
— Вы меня тоже очаровали, — сказал Мазур.
— Будете влюбляться? — дразнящим шепотом поинтересовалась она.
— Боюсь, нет, — сказал Мазур. — Честно говоря, что-то я давненько на это не способен.
— И я вам не нравлюсь?
— Нравитесь, — сказал Мазур. — Как это вы можете не нравиться нормальному мужику? Но влюбиться у меня не получится. Редко такое водится за пожилыми адмиралами…
— А Нельсон со своей, как бишь ее?
— Ну, это было давно, — сказал Ма-зур. — В те времена люди были другие… — Он начинал ощущать некоторую неловкость от этих фальшивых объятий… или, что тягостнее, не вполне фальшивых. — Олеся, нам не пора ли? «Собачья вахта» близится…
— Ну, пойдемте…
Она отстранилась, взяла Мазура за руку и повлекла в двери в глубине зала, временами поглядывая сверху вниз, — ну прямо-таки влюбленно, жаждуще, нетерпеливо. Сторонний наблюдатель, вынужден был признать Мазур, ни капельки не заподозрит, что эта парочка удаляется вовсе не в спальню. Что там у Шекспира насчет женской сути? Как, бишь, дамы, вам имя?
Незаметно оглянувшись у самой двери, Мазур констатировал, что француз, судя по его безнадежному виду, окончательно расстался с надеждой поговорить с его спутницей о делах и торчит на прежнем месте исключительно оттого, что ему некуда себя деть.
За дверью оказалась очередная узенькая лестница, по которой они быстренько попали в сад, почти пробежали по узкой аллее, обсаженной какими-то вековыми деревами, — ботаника в число освоенных Мазуром безупречно ремесел никогда не входила, свернули налево и оказались возле облицованного бетонными плитами морского берега. Железная лесенка спускалась тремя изгибами к самой воде, и на черной глади, покрытой отражением звезд, стояла вчерашняя яхточка.
На сей раз к цели она шла гораздо быстрее, чем вчера. Довольно скоро справа показалось поместье, напоминавшее старинную крепость, освещенное еще скуднее, чем вчера, свет горел лишь в двух окнах.
Яхта остановилась. Свет в каюте был погашен, но Мазур и в полумраке помнил, где лежит мешок со снаряжением. Отошел туда, присел на корточки, почти на ощупь перебрал все, что тащил с собой, — когда Олеся говорила, что его экипировку составит лишь тюбик с аэрозолем, как всякий дилетант, она плохо представляла себе ситуацию. Как ни крути, а тюбиком и бутылкой с виски не ограничишься, необходим некий минимум…