— Вы говорили о возможности выбора…
— Разумеется. И от своих слов не отказываюсь.
— В чем же он заключается?
— Простая дилемма. Или мы прерываем отношения — эту перспективу я вам уже обрисовал…
— Или…
— Вы погашаете долги; для установления точной суммы мы пришлем наших финансистов, они поработают совместно с вашими, при этом вы откроете перед ними все ваши документы, подчеркиваю — все. Срок погашения будет минимальным: один день. Поскольку деньги эти у вас есть, а перевести их с ваших счетов на наши — дело минутное. При этом — предупреждаю сразу же — сумма долга будет исчисляться не в десять, а в пятнадцать процентов — и процент и впредь останется таким.
— Помилуйте, это же… Но это же…
— Это — санкция. Наказание за то, что вы хотели нас провести, как маленьких. И не подумали о том, что обмануть нас — значит обмануть Бога, а более тяжких проступков и не существует, уверяю вас. Но я ведь говорил вам: любые другие взяли бы с вас куда больше! Потому что мы руководствуемся совестью, они же лишь жадностью.
— Но, как вы понимаете, я не решаю таких вопросов, соглашаться или отвергать подобные условия — не моя компетенция, я всего лишь советник…
— Мне это отлично известно. Но вы — единственный из руководства, кто постоянно находится на месте, остальных же надо еще отыскивать, разговаривать с каждым отдельно, а мы не одобряем таких потерь времени. Так что эту часть работы предстоит выполнить вам самому; это не очень затруднит вас, поскольку вы, как я вижу, записали весь наш разговор, так что вам не придется напрягать память, чтобы передать им мои слова: просто поставите кристалл.
Так что эту часть работы предстоит выполнить вам самому; это не очень затруднит вас, поскольку вы, как я вижу, записали весь наш разговор, так что вам не придется напрягать память, чтобы передать им мои слова: просто поставите кристалл. А после вечерней службы его высокопреосвященство будет ждать звонка президента вашего банка.
— Вечерняя служба — это во сколько? Нет, я…
— На этом все. Мы уходим, у нас еще много дел.
— Видишь, брат, — уже на улице сказал Аберрагин, — до чего укоренилось в мире пренебрежение верой. Воистину — ужасные времена, а нравы и того хуже.
— Так оно и есть, — подтвердил капитан от всей души. — Я вот думаю…
И умолк внезапно, как будто речь у него отнялась.
Брат Аберрагин обождал с полминуты, потом спросил:
— Так что ты хотел сказать, брат?
Ульдемир же ответил неожиданно:
— Хотел предупредить: мне сейчас срочно нужно отлучиться. Ненадолго. Ты иди дальше, брат, я вскоре догоню.
— Постой. Тебе в одиночку…
— Не сомневайся, брат, ничего со мной не случится.
И, не дожидаясь согласия, вдруг как бы исчез: развил скорость, свернул в первую же подворотню — и был таков. Брат Аберрагин только покачал головой, но не осуждающе, а скорее уважительно: поведение нового брата свидетельствовало о хорошей подготовке.
Глава 11
1
Оказавшись наконец в лесу, Вирга даже удивилась: как же давно, если вспомнить, не приходилось ей вот так идти среди деревьев, чья ласковая тень по-матерински укрывает от жгучих в летнюю послеполуденную пору лучей, ощущать запах не раскаленных стен и мостовых, но тонкий и исполненный странной силы аромат всесильной жизни — золотых стволов и зеленых крон… Прямо стыдно становилось за такое невнимание к природе, хотя от Виргиного жилья лес, если подумать, начинался совсем невдалеке; просто в такие места не забредают люди, желающие снять комнату, вот и не получалось ходить в этом направлении. Надо будет все-таки улучать время для таких прогулок, тут наверняка отдохнуть можно и быстрее, и лучше, чем в своих четырех стенах…
Да, и люди это, похоже, прекрасно понимают. Вирга даже не ожидала, что тут их окажется так много. Идя от остановки, на которой выбралась из ползуна, она предполагала, что сейчас, в разгар рабочего дня, увидит двух-трех, ну, четырех от силы медленно прогуливающихся стариков и старушек или же ребятишек, играющих в свои незамысловатые догонялки или прятки, сбежавших, может быть, со школьных занятий… Ничего подобного. Уже едва успев углубиться в мир играющих теней, она насчитала десяток… Нет. Больше, десятка два… а если приглядеться, то никак не менее тридцати человек — и не почтенного возраста, а самого активного, из них половина была рясофорных, другая же — в мирском, но что-то общее было у тех и других: осанка, может быть, но прежде всего то, что все они были вооружены — одни носили оружие явно, откровенно, у других же оно легко угадывалось под просторной одеждой. Вирга, во всяком случае, определяла это легко, привыкла с ранних лет, глядя, как собирался на службу отец, вечная ему память, да и теперь хотя бы тот же Гер… Интересно, что же здесь такое происходило: какие-то учения или еще что-нибудь?
Но рассуждать об этом было недосуг: она-то на этот раз не на прогулку пришла, непонятная, недавно возникшая в ней сила заставляла женщину, не обращая внимания на окружающее, в том числе и на свежий щит с надписью: «Проход закрыт.
Особая обстановка», идти все в том же направлении — куда, кстати, и вели почти все протоптанные здесь тропы: к обители.
Она и шла, а воображение, всегда опережающее и ноги, и самое течение времени, уже рисовало ей картины предстоящего вечера. Как она вернется домой и встретит там нетерпеливо поджидающего Гера, усталого и голодного, сердито разглядывающего лишь кое-как прибранные после вчерашнего комнаты и кухню; она уже слышала как наяву его хмурое: «Что же — зря пробегала? Ни одного клиента? А на какие такие дивиденды ты жить собираешься? На мои доходы? Так мы вроде бы не договаривались… Лень прежде нас родилась, смотри, как бы тебе не помереть раньше нее…» — ну, и много всяких других слов. А то и взревнует вдруг, хотя, честное слово, нет у него для этого никаких причин, ничего ведь такого…