— Чего я хочу? Всего лишь восстановить справедливость. Не более того.
Как он и ожидал, это ее как-то заинтересовало. Задело. Потому что вряд ли кто-нибудь в ее жизни вообще говорил о справедливости. На Альмезоте это слово было не в ходу, потому что и само понятие было давно и основательно сдано в архив. Сейчас от нее следовало ожидать нового вопроса, и он действительно последовал:
— Как это — справедливость?
— Очень просто. У тебя сгорел дом, а ведь только от него ты и получала какие-то доходы, пусть и очень незначительные. Я в этом не виноват, но хочу вернуть тебе то, что ты потеряла, и даже с лихвой. Скажи: хочешь ли ты, чтобы я построил для тебя гостиницу в самом центре города, дал бы тебе денег — намного больше, чем те, что ты потеряла? Хочешь?
— За что?
И этот вопрос был совершенно естественным.
В этом мире ничего не принято давать просто так. Что-то можно получить только в обмен на что-то другое: на товар, услугу, информацию.
— Я ничего не возьму даром, — пояснила она, так как омниарх намеренно задержался с ответом.
— Пусть будет по-твоему, хотя мне было бы приятнее просто подарить тебе все это — поверь, я от этого не очень обеднел бы. Но ты права, потому что ничто не должно доставаться человеку даром.
Она кивнула, соглашаясь.
— Чтобы ты не нарушала этого правила, я попрошу, чтобы ты рассказала мне то, что знаешь, ответила бы на два моих вопроса. Всего на два! Это не принесет никому никакого вреда, а тебе, как ты понимаешь, одну лишь пользу.
Вирга снова кивнула, но этого показалось ей мало, и она сказала:
— Конечно. Боюсь только, что я не знаю ничего такого, что могло бы вам понадобиться.
Омниарх позволил себе усмехнуться:
— Если человек покупает что-то, он сам судит о том, нужно это ему или нет. Он решает, и он берет на себя ответственность за покупку. Может быть, то, о чем я спрошу, мне никогда и не понадобится, но ведь мы ничего не можем знать заранее, разве не так?
— Спрашивайте.
— У тебя дома — в том маленьком, таком прекрасном и уютном доме, который был твоим до вчерашнего дня, — останавливались ненадолго шесть человек. Расскажи мне о них…
По выражению ее лица омниарх понял, что эти слова задели ее неожиданно глубоко, похоже было — причинили ей боль, и она заговорила, даже не позволив ему закончить:
— Я не хотела этого, совершенно не хотела! Но как-то так получилось… Я не смогла противиться, он был такой… казался таким одиноким, совсем еще молоденький, робкий… и красивый… Я очень жалею об этом, поверьте мне, я понимаю, что не должна была проявить такую слабость, но… но…
— Постой, — сказал омниарх. — О ком ты, о чем? Среди них не было, не могло быть ни одного человека — такого, каким ты его описываешь… О каких людях ты говоришь?
— О тех, о которых вы спрашиваете: их было шестеро, и это один из них. Они действительно остановились у меня, сняли комнаты, но ненадолго, потому что пришла полиция, а потом началась стрельба и мой дом сгорел — да вы и сами знаете.
— Но я спрашиваю тебя совершенно о других людях! Которых было тоже шестеро, но они пришли раньше тех, которых ты описываешь. Я хочу, чтобы ты рассказала о тех, чьи тела потом нашли у тебя в доме.
— Не в доме, — поправила она, — в гараже. Но я об этом ничего не знаю, я ничего им не сделала, это они сами как-то так… Были живыми, нормальными, потом ушли в гараж, не знаю уж, что они там с собою сделали. Я ни в чем не виновата, если они умерли, то я не могу отвечать за них!
— Да успокойся, — сказал он, — я ведь тебя ни в чем и не обвиняю. Но теперь слушай очень внимательно и отвечай честно, иначе не получишь ничего и тебе будет очень плохо, очень! Они наверняка что-то говорили тебе, а если не тебе, то между собой, а ты случайно услышала, говорили о том, что предпримут и куда хотят спрятаться от властей, которые их ищут. И наверняка упоминали о связи, какую будут поддерживать между собой — а может быть, и через тебя, а? И ты им обещала, что…
— Ничего я им не обещала, совершенно ничего! И они у меня ничего не просили. Они просто испугались тех шестерых, других, которые были уже близко, и, я думаю, решили притвориться мертвыми, чтобы их не тронули, но потом это все равно им не помогло…
— Ты не проявляешь искренности, женщина.
Они просто испугались тех шестерых, других, которые были уже близко, и, я думаю, решили притвориться мертвыми, чтобы их не тронули, но потом это все равно им не помогло…
— Ты не проявляешь искренности, женщина. Наверное, не хочешь получить от меня обещанное? А ты подумала о том, что с тобой будет в таком случае? У тебя останется очень небольшой выбор: жить на свалке или зарабатывать на панели, к этому ты стремишься, да?
— Но я действительно ничего о них не знаю, соверше-е-енно!..
— Плакать не надо — на меня это не действует. Поклянись священным кораблем, что говоришь одну только правду!
— Клянусь.
Она сказала это не задумываясь, не колеблясь; и если подумать как следует, ей можно было поверить: те шестеро были достаточно опытными, чтобы не посвящать в свои дела незнакомую женщину. А она не старалась получить от них какую-то информацию — маленькая, тупая душа. Да ведь на ее месте девяносто человек из каждых ста вели бы себя точно так же, если и не зная, то нутром чувствуя, что чем меньше знаешь, тем спокойней твой сон и твоя явь тоже. На расстоянии, пока омниарх не увидел ее реально, она представлялась ему совершенно другой: хитрой, скрытной, лживой. А оказалось… Ну чего можно ожидать от курицы, которая глубоко переживает, что молодец уложил ее в постель и попользовался. Такая, какой омниарх представлял ее до встречи, успела бы уже плюнуть и забыть, а если и не забыть, то, во всяком случае, не выбалтывать. Да, похоже, этот расчет его не оправдался. Но, может быть, повезет с другим?