— Или думаешь, что ты все еще сильнее? — спросил иеромонах, убедившись, что я не вступаю в разговор. Он-то видел меня — единственный из наших. — Рассчитываешь справиться без чужой помощи?
— Сейчас увидишь! — был ответ.
И началась схватка, в которой никто, кроме обоих сцепившихся, не мог принять участия: схватка людей, однажды уже умерших в этом мире, но возвращенных к этой жизни властью Сил.
Оба сражавшихся оставили свои тела: инертные, неуклюжие организмы не были пригодны для тех мгновенных атак и защит, какими пользовались космиты, маневрировавшие во всех измерениях, так что даже мне — и, наверное, всем моим товарищам, наделенным на все время этой операции высшим зрением, — трудно было уследить за действиями бойцов. А остальные и вовсе ничего не разглядели, но невольно ощущали присутствие здесь двух мощных источников энергии; о них, кроме людских чувств, свидетельствовали и сумасшедшие прыжки индикаторов на шкалах приборов, и калейдоскоп непонятных изображений, что замелькали вдруг на мониторах самопроизвольно включившихся компьютеров. Я же, стараясь ничего не упустить, ясно видел, как два нематериальных тела, не имевших точной конфигурации, но так стремительно менявших очертания, что ни одно из них нельзя было уподобить никакой определенной фигуре, сближались и разлетались, то на долю секунды вытягиваясь, становясь длинными и плоскими, словно клинок великанского меча, то, напротив, отражая удар противника, собирались в совсем маленький, плотный шарообразный сгусток энергии. В этом стремительном танце легко можно было запутаться, не различая — кто есть кто, если бы не ощущение разных окрасок, исходившее от них: светло-золотистым был Никодим, иссиня-черным — Охранитель. Порою же они тесно сплетались друг с другом, образуя единую черно-золотую фигуру, и словно замирали на какое-то время, казавшееся мне, не побоюсь сказать, бесконечным. На самом же деле то были самое большее две или три секунды, но для бойцов течение времени было, разумеется, совершенно другим, недоступным для нас, живых. Потом противники, словно отталкивая друг друга, стремительно разлетались в разные стороны; у людей, невольно прижимавшихся к стенам и старавшихся занимать тут как можно меньше места, волосы вставали дыбом и язычки холодного голубого пламени начинали стекать с пальцев, с ушей, даже с кончика носа…
Сперва казалось, что ни одна атака и ни одна защита не давала преимущества кому-либо из бойцов. Однако постепенно я стал замечать: после каждого такого «объятия» золотистый сгусток энергии словно прибавлял в объеме, черный же худел, уменьшался; я подумал было, что черный просто успешней концентрирует свою энергию, что должно было позволить ему действовать быстрее и, значит, — нападать успешнее. Но нет, напротив, с каждым мгновением Охранитель действовал все медленнее, я бы даже сказал — нерешительнее. Никодим выигрывал, отнимая энергию у Охранителя, вбирая ее в себя. Этого не могло бы произойти, если бы у обоих сражавшихся энергия принадлежала к разным знакам — тогда они сразу взаимно уничтожились бы, причем ни один из находившихся тут людей не уцелел бы и от всей обители не осталось бы даже и обломков. Но любой человек порождается лишь силой Света и Тепла, каким бы силам он потом ни стал служить. Потому победить Охранителя Никодим мог только в открытом поединке. Приходилось набраться терпения и ждать его окончания. Повлиять на происходившее не мог никто из нас, даже при самом большом желании.
На деле же все завершилось неожиданно быстро. Оба энергетических сгустка вошли в клинч (как я назвал это про себя), и внезапно золотой как бы набух, словно слабый взрыв все-таки в нем произошел, и тут же охватил черного со всех сторон, поглотил, и черный замигал, словно бы его существование из сплошной линии превратилось в пунктирную, прервалось, раз, другой… пятый — и больше не возникло. Золотое же облако засияло необычайно ярким, победоносным светом.
И одновременно пришли в движение оба физических тела недавних противников, все время схватки неподвижно возвышавшиеся там, где энергии оставили их. Тело Охранителя медленно осело, бессильно растянулось на полу. Тело же Никодима сладко потянулось, глаза его ожили, и иеромонах проговорил:
— Ваше высокопреосвященство, похоронить его все же надо бы по закону: когда-то ведь и он был человеком.
Тело Охранителя медленно осело, бессильно растянулось на полу. Тело же Никодима сладко потянулось, глаза его ожили, и иеромонах проговорил:
— Ваше высокопреосвященство, похоронить его все же надо бы по закону: когда-то ведь и он был человеком.
На что приор не замедлил ответить:
— Разумеется, брат. Предадим земле, как полагается.
Никодим кивнул. Приор же продолжал:
— Рад видеть здесь всех вас, но где же тот, с кем я разговаривал сразу после вашего прибытия?
— Да здесь он, — ответил иеромонах. — Сейчас мы его вытащим.
И тут же я ощутил головокружение, внезапное и сильное. Очень знакомое по тем временам, когда у меня еще была голова. Но что могло кружиться сейчас?
Длилось это менее секунды. А когда прошло, я повернул голову и встретился глазами со взглядом Вирги. Она улыбнулась мне, и милое лицо ее выразило чувство облегчения — а может быть, и не только это.