Искренне благодарю Ваше святейшество за бесконечно добрые, как всегда, пожелания в мой адрес и решаюсь от всей души пожелать Вам того же самого.
Подписал: Державный секретарь покоя (подпись).
— Вот так ему, щукиному сыну, — сказал секретарь удовлетворенно. — Пусть знает! Распоряжение выпустить задержанных на все четыре стороны действительно последовало без промедления. Но и на этом эпизод еще не завершился. Потому что после этого секретарь, несказанно удивляясь тому, что он делает, отправил еще одно послание — каким-то непонятным ему способом, неизвестно кому и куда; получалось вроде бы так, что это и не он вовсе, а кто-то иной, но все же одновременно и он сам. Какое-то совершенно несуразное сообщение послал он:
«Капитан, охотники освобождены и, вероятно, сразу же предпримут попытки обнаружить нас. Пока — только своими силами, никакого сотрудничества они не ищут, однако Храм наверняка обеспечит их всеми видами поддержки. Не следует ли встретиться?
Риттер».
И ответ получил тоже неизвестно откуда и от кого:
«Всем сидеть по местам, укрытий не покидать, собрать как можно больше информации о нужных нам людях, не терять времени зря. В твоем направлении, Рыцарь, главное — информация о действиях охотников, по возможности точная и своевременная. Все, что может как-то прояснить: кто они и откуда, подлинный уровень их возможностей. Крайне серьезно!
Капитан»
Секретарь только покачал головой. А вернее — Уве-Йорген покачал секретарской головой. Державный обладатель тела настроился на полный отдых, а тут как раз можно было действовать очень активно. Рыцарь, конечно, мог и вовсе отключить его сознание на какое-то время, но боялся, выполняя секретарские обязанности, сделать что-то не то и не так, он ведь не полицейским все-таки был и нужного опыта не имел.
А впрочем, владелец тела, похоже, и сам хотел отключиться. Не стоит ему мешать, так решил Уве-Йорген.
Так что если на секретаря не очень жать, а только деликатно тут и там подталкивать, он сам сделает все, что нужно. И отключится он по собственной воле, все они тут обожают отключаться… Вот сейчас — чего он захотел?
— Эй!
— Слушаю, патрон.
— Дай-ка мне… Огневки пальца на три. Я же отдыхать приехал, в конце концов, расслабиться, завтра денек будет ничуть не лучше, верно?
— Да уж конечно, патрон.
2
Тем временем Вирга все дальше уходила от места, где еще совсем недавно находилось то, что должно было, по общепринятому мнению, служить ее крепостью — однако, как оказалось, не смогло выдержать даже первой осады. Шла все дальше, не думая, куда идет и зачем; шла ради того, чтобы идти, ничто другое сейчас не было в ее силах, а бездействие — она чувствовала — оказалось бы куда более мучительным. Двигалась, словно в трансе, не отдавая себе отчета в том, что направление, избранное ею — или избравшее ее, может быть? — вело не в относительно благонадежные городские кварталы (благонадежность была весьма условной, но все же хоть какая-то существовала, во всяком случае, у обитавших там людей сохранялось пусть слабое, но представление о нормах поведения, о людских отношениях), но, напротив, в те глухие районы, где даже в лучшие времена никаких правил не придерживались, а слово «закон» вряд ли вообще было там известно. Туда не заходили и не заезжали никакие полицейские патрули, потому что даже честный полицейский не враг самому себе и своей семье и понимает, что нет смысла соваться туда, где изменить что-либо к лучшему не в твоих силах, где твое вмешательство во что угодно неизменно вызовет такое противостояние, с которым ни в одиночку, ни вдвоем, ни даже большой командой не справишься. И где из любой темной подворотни, где сумерки стояли даже ясным днем, каждую секунду может вылететь и вонзиться в тебя заточка или фирменный нож, а то и веник иголок. Сколько стволов в этих местах было на руках у обитателей, никто не знал, понимали только, что — много, очень много. Вирге самой бывать там никогда не приходилось, потому что было бы делом глупым и безнадежным искать там клиентуру, и все, что ей об этих местах было известно, она почерпнула в рассказах Гера. То, например, что не так давно затеяли в этом районе какое-то большое строительство, что-то даже успели построить, но вдруг все прекратили, бросили совсем, и там от этого не лучше сделалось, а наоборот — вся шантрапа туда полезла, такой бомжатник устроили, что не дай Бог. Будь женщина в своем уме, она испугалась бы самой мысли идти в те места; однако, как уже сказано, вряд ли сейчас ее действия контролировались здравым смыслом или хотя бы какими-то инстинктами — самосохранения, например. Хотя в душе у Вирги возникло и осталось ощущение, что именно в таких местах могли искать укрытия шестеро, чьи тела сейчас, наверное, сгорели вместе с домом, но что-то ведь уцелело — то, что ушло, судя по их же тогдашним разговорам, нечто, что со временем должно было снова превратиться в них же; так что искать это неопределенное следовало именно там. Рассудок, правда, резонно возражал: ну, пусть они даже там, но, во-первых, как ты их найдешь, если они сделались невидимыми уже когда уходили, ты пройдешь рядом — и не увидишь, разве что они сами захотят тебя остановить. Только к чему ты им теперь, когда ничем помочь не можешь, сама нуждаешься во всякой помощи, а они, обладающие, как теперь ясно, способностями, какие не свойственны обыкновенным людям, наверняка заняты делами намного более серьезными, чем бабенка без царя в голове, да и вообще без головы, зато с другими частями тела, которые столь рьяно ублажала вот только что с первым захотевшим… Вот это как раз было следующей мыслью, какую Вирга четко осознавала: что вот за этот поступок, этот грех она и понесла наказание, лишившись сразу всего, что у нее было: дома, статуса, надежной опоры — Гера… А может быть, это еще и не было всем наказанием, а лишь его началом, и что-то сейчас вело ее или даже несло в дурные места для того, чтобы там заслуженная кара постигла ее во всей полноте… Вирга была религиозной лишь в той мере, что и большинство населения, для которого Бог сохраняется чаще всего как составная часть устойчивых словосочетаний типа «Слава Богу», «Господи Боже!» и им подобных.
Так что в обычное время она о случившемся если и подумала бы, то уж, во всяком случае, при этом у нее не возникали бы мысли о грехе и воздаянии. А в том состоянии, в каком она пребывала сейчас, наоборот, только такое отношение к себе самой и было для нее естественным и неизбежным. Заставляло и обо всей уже прожитой части жизни задуматься: а такой ли она была, как следовало, и оправдывает ли ее, Виргу, то, что «все так живут»? Или нет?
Вот так, мысленно прикасаясь в уме и, наверное, в сердце к высоким и не простым понятиям, Вирга шла, бессознательно сделав своим ориентиром Мону, чей полный диск стоял высоко в черном и безоблачном небе и своим светом делал все окружающее странным и таинственным. Хотя на самом деле ни в чем никаких тайн вроде бы не было: ни в деревьях, какие еще жили в замысловатой сети переулков и тупиков, ни в домах, между которыми эти переулки пролегали. Здесь среди старых домов попадались даже деревянные, хотя деревянное строительство в этом мире было запрещено лет уже, кажется, не менее пятидесяти тому назад. Впрочем, будь это днем, Вирга заметила бы, что некоторые деревянные дома выглядели куда моложе полувека, иные казались и вовсе новоделом. Но в этом как раз тайн не крылось, проявлялось лишь полное пренебрежение законом, что, в свою очередь, нетрудно объяснить, поскольку законы в этом мире издавались теми, кто ближайшей целью своей считал укрепление собственного политического статуса, а главной, как и все, — увеличение своей денежной стоимости, какая от этого статуса всегда зависела. Так что издать закон или украсть куш считалось явлениями одного порядка, хотя издать закон было безопаснее: о нем на другой день забывали даже те, кто вообще знал о его возникновении, а выполнять — никому и никогда и в голову не приходило. Законодательная деятельность на Альмезоте давно уже стала игрой, когда на поле Законодательного Конвента встречались определившиеся команды и одна вносила законопроект, другая же его отвергала, оспаривала и выдвигала взамен какой-то плод своего творчества. Вот и о деревянном строительстве тоже закон возник по той причине, что вокруг не только Кишарета, но и других больших городов леса в те времена стали вырубаться со скоростью неимоверной, поскольку тогда возник строительный бум; однако при этом невольно уменьшалось количество территорий, где можно было бы построить загородную усадьбу, какой не стыдно было бы похвалиться перед коллегами и даже (хотя и очень деликатно) перед вышестоящими. Количество охотников до таких домов возросло как раз тогда, когда был объявлен большой чиновничий призыв, то есть доступ в эту касту на какое-то время был открыт достаточно широко, потому что тогдашний Провектор Альмезота, желая продлить свое пребывание у власти, решил, что именно чиновничество способно стать той силой, на которую он сможет опереться. Претендентов на вновь открытые вакансии нашлось просто неимоверное количество, поскольку знаний для этого никаких не требовалось, равно как и умений. Уже в те времена работать чиновникам не приходилось, могучие компьютерные Информационно-управляющие сети ведали всей экономикой, процессы управления которой были еще предыдущими тремя поколениями автоматизированы до предела, так что если в работу сетей и требовалось первоначально какое-то вмешательство, то вскоре даже функции наладки и ремонта техники перешли к думающим устройствам, а когда наконец и темпы и характер прогресса были им доверены, человеку делать стало и вовсе нечего (и это очень хорошо). Все привилегии зато остались, потому что, по какой-то странности, ни одному законодателю не пришло в голову поднять вопрос об их отмене. Странно, конечно, но именно так оно и случилось. Да, так вот, среди этих привилегий было и право чиновничества строить для себя загородные усадьбы. Но не воздвигать же их там, где вместо тенистых и живописных лесов с их тихими речками и задумчивыми озерцами торчат пни и реки мелеют, а озера где высыхают, где заболачиваются! А строить где-то за полтысячи верст от места, где платят жалованье, приличный человек не станет: недостойно да и просто неудобно.
Все привилегии зато остались, потому что, по какой-то странности, ни одному законодателю не пришло в голову поднять вопрос об их отмене. Странно, конечно, но именно так оно и случилось. Да, так вот, среди этих привилегий было и право чиновничества строить для себя загородные усадьбы. Но не воздвигать же их там, где вместо тенистых и живописных лесов с их тихими речками и задумчивыми озерцами торчат пни и реки мелеют, а озера где высыхают, где заболачиваются! А строить где-то за полтысячи верст от места, где платят жалованье, приличный человек не станет: недостойно да и просто неудобно. Так этот закон и возник. Но это так, к слову, чтобы на примере пояснить, что ничего таинственного не было даже голубой ночью в переулках, которыми шла Вирга. Ничего загадочного не крылось и в длиннейшем многоэтажном корпусе того самого недостроенного завода, к которому она наконец вышла и вдоль которого пришлось идти чуть ли не полчаса вовсе не самым тихим шагом; начали и бросили — что же тут загадочного, к этому все давно привыкли.
Вирга уже миновала длиннейшее здание несостоявшегося промышленного гиганта, где лишь часть нижнего этажа была обжита музеем естественной истории, об остальных же уровнях ничего толком известно не было, да и кого это интересовало? Вирга шла быстро, чтобы поскорее миновать это место, когда что-то заставило ее сперва остановиться, а потом и повернуть назад. Она в то время как раз думала о судьбе шести тел, чье благополучие было ей доверено, и доверие оказалось явно не оправданным. И вот ее зрение без участия сознания зафиксировало вблизи нечто, созвучное ее мыслям. Сознание отметило этот факт не сразу, оно на какое-то время вообще лишилось контроля над действиями женщины, и потому та успела еще пройти более десятка шагов. Очертания того, что Вирга заметила, очень напоминали лежащее человеческое тело. А когда она подошла поближе, то убедилась, что впечатление было совершенно правильным.