— Кто?
— Клод Штенгель. Вы не слышали этого имени, но непременно услышите, если у кого-нибудь хватит смелости открыть его. Понимаете, всю работу делает он, он и есть настоящий, хоть и незаметный, талант, но Франкон ставит свою подпись и стяжает все лавры. Так делается повсюду.
— Но почему мистер Штенгель терпит такое?
— А что ему остается делать? Никто не хочет предоставить ему возможность работать самостоятельно. Вы же знаете, как устроены большинство людей — все хотят идти проторенными путями и готовы заплатить втридорога за тот же товар, лишь бы на нем стояло клеймо известной фирмы. Смелости им не хватает, миссис Данлоп, смелости. Штенгель великий мастер, но очень немногим дано это понять.
Он готов открыть собственное дело, если только найдется выдающаяся личность вроде миссис Стювесант, которая предоставит ему такой шанс.
— Надо же! — воскликнула миссис Данлоп. — Как интересно! Расскажите-ка поподробней.
И он рассказал. К тому времени, как они закончили осмотр творений Фредерика Моусона, миссис Данлоп уже трясла его руку и говорила:
— Так любезно, так изумительно мило с вашей стороны! Вы уверены, что не попадете в неловкое положение перед вашей фирмой, если устроите мне встречу с мистером Штенгелем? Я сама все как-то не осмеливалась это предложить, а вы так добры, что, надеюсь, не рассердитесь на меня за это, ведь правда? Вы проявили такое бескорыстие, на которое никто на вашем месте не отважился бы.
Когда Китинг подошел к Штенгелю с приглашением отобедать с миссис Данлоп, тот выслушал его, не проронив ни слова. Затем он резко тряхнул головой и столь же резко спросил:
— А ты-то с этого что будешь иметь?
Китинг не успел ответить. Штенгель внезапно выпрямился.
— Ага, — сказал он. — Все ясно. — Он снова наклонился, скривив губы в презрительной усмешке. — Хорошо. Я приду на этот обед.
Когда Штенгель уволился от Франкона и Хейера, открыл собственное бюро и, тут же получив свой первый заказ от Данлопов, приступил к проектировке их дома, Гай Франкон сломал линейку о край стола и заорал, повернувшись к Китингу:
— Какой негодяй! Какой гнусный негодяй! После всего, что я для него сделал!
— Чего же ты хочешь? — спросил Китинг, развалившись в низком кресле. — Такова жизнь.
— Вот чего я никак в толк не возьму — как этот вонючка пронюхал о заказе? Ведь прямо из-под носу у нас увел!
— Я никогда ему особенно не доверял. — Китинг пожал плечами. — Натура человеческая…
В голосе Китинга звучала неподдельная обида. Ведь он так и не дождался благодарности от Штенгеля. На прощание тот лишь бросил ему: «А ты еще больший мерзавец, чем мне казалось. Что ж, будь счастлив! Из тебя получится великий архитектор».
Так Китинг получил место главного проектировщика у Франкона и Хейера.
Франкон отметил это событие небольшой скромной оргией в одном из уютных дорогих ресторанов.
— Через пару лет, — все твердил он, — через пару лет мы такое закрутим, Пит… Ты славный парень, и я тебя люблю, и я для тебя готов на все… Разве я тебе не помогал?.. Ты еще такое увидишь… через пару лет…
— Гай, у тебя галстук съехал набок, — сухо заметил Китинг. — И не поливай коньяком жилетку…
Получив первое задание по разработке проекта, Китинг вспомнил о Тиме Дейвисе, о Штенгеле, о других, которые к этому стремились, боролись, старались — и ничего у них не получилось. Ибо всех победил он, Питер Китинг. Его переполняло чувство торжества — ведь он получил ощутимое доказательство собственного величия. И тут он заметил, что сидит в своем кабинете со стеклянными стенками совсем один и смотрит на чистый лист бумаги. Совсем один. Что-то прокатилось из горла в желудок, холодное, пустое. Это было знакомое ощущение полета в пропасть. Он облокотился о стол и прикрыл глаза. До этого момента ему как-то не вполне верилось, что от него действительно ждут, чтобы он на этом листе бумаги что-то изобразил… что-то создал.
Собственно, требовалось создать совсем небольшой коттедж. Но дом никак не вырастал перед его мысленным взором. Более того, очертания будущего строения предстали перед ним в виде глубокой ямы в земле. И такую же яму он почувствовал в себе самом — пустоту, в которой только бессмысленно трещали о чем-то Штенгель и Дейвис… Об этом доме Франкон сказал ему: «В нем должно быть благородство, понимаешь, благородство… никаких выкрутасов… строгая гармония… И не вылезай из сметы».
Это, по представлениям Франкона, и означало «дать проектировщику общую концепцию и предоставить ему возможность самостоятельно проработать детали». В холодном оцепенении Китинг представил себе, как клиенты смеются ему в лицо; он услышал тихий, но полный силы голос Эллсворта Тухи, призывающий его обратить внимание на великолепные возможности, открывающиеся в области сантехники. Все сооружения, возведенные человеком на земле, стали ему ненавистны. Он ненавидел сам себя за то, что избрал профессию архитектора.
Начав рисовать, он старался не думать о том, что делает. Он думал только о том, что ведь это делали и Франкон, и Штенгель, и даже Хейер, и другие тоже, и если уж у них получалось, то непременно получится и у него.
Он потратил много дней на предварительные эскизы. Часами он не вылезал из служебной библиотеки, выбирая внешний облик дома из множества фотографий памятников античной архитектуры. Он чувствовал, как в мозгу его тает напряжение. Дом, который начинал у него получаться, — это правильный дом, хороший дом. Ведь люди не перестали поклоняться древним мастерам, строившим подобные дома много веков назад. Не надо сомневаться, бояться, не надо рисковать. За него все уже сделали другие.