После торжественного открытия Эллсворт Тухи провел Китинга в уютно декорированную под белую орхидею кабинку тихого дорогого ресторана. Открытие здания отмечалось широко и разнообразно, но Китинг ухватился за предложение Тухи и отклонил все другие приглашения. Тухи смотрел, как он жадно схватил свой бокал, едва плюхнувшись на сиденье.
— Все прошло как нельзя лучше, — сказал Тухи. — Это, Питер, вершина того, что ты можешь ожидать от жизни. — Он скромно поднял свой бокал: — Выпьем за надежду, что впереди у тебя еще много таких триумфов. Как сегодняшний.
— Спасибо, — сказал Китинг и снова торопливо схватил, не глядя, свой бокал, поднял его к губам, но обнаружил, что он уже пуст.
— Разве ты не гордишься своим успехом, Питер?
— Конечно, горжусь.
— Это хорошо. Таким ты мне нравишься. Сегодня ты выглядел очень эффектно. Ты будешь отлично смотреться в кинохронике.
Искра интереса проскочила во взгляде Китинга:
— Надеюсь, так и будет.
— Очень жаль, что ты не женат, Питер. Присутствие жены было бы сегодня очень кстати. Публике это нравится. Кинозрителям тоже.
— Кэти неважно смотрится при съемке.
— Ах да, ты обручен с Кэти. Как я мог упустить это, ума не приложу. Вечно забываю. Ты прав, она плохо смотрится на фотографиях. И как ни пробую, не могу себе представить, чтобы Кэти подошла на роль хозяйки подобного торжества. Можно сказать немало добрых слов о Кэти, но эпитетов «изысканная», «блестящая» среди них не отыщешь. Извини меня, Питер. Я далеко унесся в мыслях. Будучи так сильно связан с искусством, я склонен смотреть на вещи с чисто эстетической точки зрения. И когда я смотрел на тебя сегодня, то невольно представлял себе женщину, которая составила бы с тобой идеальную пару.
— И кто же это?
— О, не обращай на меня внимания. Всего лишь эстетическая фантазия. Жизнь не бывает настолько идеальной. И без того у тебя немало такого, чему можно позавидовать. Нельзя же добавлять к списку еще и это.
— А все же кто?
— Оставь, Питер. Ее ты не получишь. Никто ее не получит. Ты хорош, но не настолько.
— Кто?
— Доминик Франкон, конечно.
Китинг выпрямился на сиденье, и Тухи увидел в его глазах настороженность, возмущение, явную враждебность. Тухи спокойно выдержал его взгляд. Первым сдался Китинг, он снова обмяк и сказал просительно:
— О Господи, Эллсворт, оставь. Я ее не люблю.
— А я и не считал, что ты в нее влюблен. Но я постоянно упускаю из виду то чрезмерное значение, которое средний человек обычно придает любви, половой любви.
— Я не средний человек, — устало сказал Китинг. Он протестовал машинально, без горячности.
— Взбодрись, Питер.
— Я не средний человек, — устало сказал Китинг. Он протестовал машинально, без горячности.
— Взбодрись, Питер. Ты так сутулишься, что не тянешь на героя торжества.
Китинг выпрямился — резко, тревожно и сердито. Он сказал:
— Я всегда догадывался, что ты хочешь, чтобы я женился на Доминик. Почему? Зачем это тебе надо?
— Ты сам ответил на свой вопрос, Питер. Какое мне до этого дело? Но мы говорили о любви. О половой любви. Половая любовь, Питер, чувство глубоко эгоистическое. А эгоистические эмоции не приносят счастья. Или приносят? Возьмем, к примеру, сегодня. Вот вечер — настоящая услада для эгоиста. А был ли ты счастлив, Питер? Не трудись, ответа не требуется. Я хочу лишь подчеркнуть одно: не следует доверять личным импульсам. На деле желания человека значат очень мало. Нельзя добиться счастья, пока полностью не осознаешь, сколь ничтожны личные желания. Поразмысли минуту о сегодняшнем дне. Ты был сегодня, дорогой Питер, фигурой наименее значимой. Но так и должно быть. Значим не тот, кто создает, а те, для кого создают. Но ты не мог смириться с этим, поэтому и не испытал большого душевного подъема, на который рассчитывал.
— Это верно, — пробормотал Китинг. Никому другому он бы ни за что в этом не признался.
— И ты лишил себя возможности испытать высшую гордость полного самоотречения, совершенного бескорыстия. Только когда научишься полностью отвергать свое Я, только когда сможешь посмеиваться над такими сантиментами взбрыкивающей плоти, как сексуальные позывы, только тогда ты достигнешь того величия, которого я всегда ожидал от тебя.
— Ты… ты действительно веришь, что я на это способен, Эллсворт? Правда?
— Я не сидел бы здесь, если бы не верил. Но вернемся к любви. Личная любовь, Питер, большое зло, как и все личное. Она всегда ведет к несчастью. Непонятно почему? Личная любовь — акт отбора, акт предпочтения. Это акт несправедливости против всех людей на земле, которых ты лишаешь своей любви, произвольно отдавая ее кому-то одному. Надо равно любить всех. Но этого благородного чувства не достигнешь, не убив в себе мелкие эгоистичные предпочтения. Они порочны и пусты, так как противоречат основному мировому закону — закону изначального равенства всех людей.
— Ты хочешь сказать, — загорелся интересом Китинг, — что в философском смысле, в глубинной своей основе все мы равны? Все без исключения?
— Безусловно, — ответил Тухи.
Китинг спрашивал себя, почему эта мысль так приятно греет ему душу. Его не смущало, что это приравнивало его к каждому карманнику, которых немало собралось в толпе на церемонии по случаю открытия. Эта мысль мелькнула у него подспудно — и ничуть его не смутила, — хотя идея полного равенства входила в явное противоречие со страстным стремлением к превосходству, которое подстегивало его всю жизнь. Он отмахнулся от противоречия как от несущественного, он не думал ни о толпе, ни о сегодняшнем событии, он думал о человеке, которого здесь не было.