Она медленно осматривалась, замечая каждый предмет и причину его появления. Он подтолкнул к камину два кресла, и они уселись по обе стороны огня.
Он просто сказал:
— Клейтон, штат Огайо.
— Что делает?
— Новый универмаг для Джейнера. Пятиэтажный. На главной улице.
— Сколько он уже там?
— Около месяца.
Это было первое, что он говорил, когда бы она ни приходила, не заставляя ее спрашивать. С ним было просто, он избавлял ее от необходимости объяснений или вопросов, кроме того, он ничего не обсуждал.
— Я завтра уезжаю, Стив.
— Надолго?
— На шесть недель. В Рино.
— Я рад.
— Лучше не говорить сейчас, что я сделаю, когда вернусь. Вряд ли ты будешь рад.
— Я попытаюсь, если тебе хочется это сделать.
— Именно это мне и хочется сделать.
Одно полено на груде углей не прогорело, его раздробили на мелкие куски, и оно тлело, не вспыхивая, обрамляя продольной полосой огонь. Мэллори наклонился и подбросил новое полено. Оно разорвало продольную полосу над огнем, разбросав кучу искр на покрытые сажей кирпичи.
Он заговорил о своей работе. Она слушала как эмигрант, услышавший вдруг обрывки родной речи.
Помолчав, она спросила:
— Как он, Стив?
— Как всегда. Ты же знаешь, он не меняется.
Он стукнул кочергой по полену. Несколько угольков вывалилось из камина. Он отправил их обратно и сказал:
— Я часто думаю, что он единственный из нас достигнет бессмертия.
Он отправил их обратно и сказал:
— Я часто думаю, что он единственный из нас достигнет бессмертия. Я не имею в виду, что он прославится или не умрет. Ведь он уже живет в бессмертии. Я думаю, что сама идея бессмертия создана для таких, как он. Ты же знаешь, как люди хотят стать бессмертными. Но они умирают с каждым прожитым днем. Они всегда уже не те, что при прошлой встрече. Каждый час они убивают какую-то часть себя. Они меняются, отрицают, противоречат — и называют это развитием. В конце концов, не остается ничего, ничего непересмотренного и непреданного; как будто человек никогда не был цельной личностью, лишь последовательностью сменяющих друг друга определений. Как же они надеются на постоянство, которого не испытали ни разу в жизни? Но Говард — его нельзя представить иначе, как живущим вечно.
Она сидела, глядя на огонь, который придавал ее лицу обманчивое подобие жизни.
Через некоторое время он спросил:
— Тебе нравятся вещи, которые я приобрел?
— Нравятся, и нравится, что они у тебя.
— Я еще не рассказал тебе, что со мной произошло со времени нашей последней встречи. Совершенно невероятно. Гейл Винанд…
— Да, я знаю.
— Знаешь? Винанд — почему он выбрал именно меня?
— Это я тоже знаю. Расскажу, когда вернусь.
— У него поразительный нюх. Поразительный для него. Он купил самое лучшее.
— Да, он это может. — Затем без всякого перехода, как будто он знал, что она имеет в виду не Винанда, Доминик спросила: — Стив, он когда-нибудь спрашивал обо мне?
— Нет.
— Ты говорил ему, что я захожу сюда?
— Нет.
— Это… это ради меня?
— Нет. Ради него.
Он понял, что сказал ей все, что она хотела знать. Поднимаясь, она сказала:
— Давай попьем чайку. Покажи мне, где ты все держишь. Я приготовлю.
Доминик выехала в Рино рано утром. Китинг еще спал, и она не стала будить его, чтобы попрощаться.
Открыв глаза, он сразу понял, что она уехала. Он понял это, даже не глядя на часы, — по особенной тишине в доме. Он подумал, что следовало бы сказать: «Скатертью дорога», — но не сказал этого и не ощутил. Все его ощущения выражались широкой и плоской сентенцией: «Это бесполезно», не относящейся ни к нему, ни к Доминик. Он остался один. Он лежал на спине в своей кровати, беспомощно раскинув руки. На его лице застыло обиженное выражение, в глазах таилось удивление. Он чувствовал, что всему пришел конец, что это смерть, и дело не в потере Доминик.
Он встал и оделся. В ванной он обнаружил ее полотенце, использованное и отброшенное. Он поднял его и долго прижимал к губам, испытывая не горе, а какое-то непонятное ему самому чувство.
Он чувствовал, что по-настоящему любил ее лишь дважды: в тот вечер, когда позвонил Тухи, и сейчас. Потом он раскрыл ладони, и полотенце скользнуло на пол, как проливается вода между пальцами.
Он отправился в свою контору и работал как обычно. Никто не знал о его разводе, и у него не было желания сообщать об этом. Нейл Дьюмонт подмигнул ему и проблеял: «Пит, на тебе лица нет». Он пожал плечами и отвернулся. Сегодня вид Дьюмонта вызывал у него тошноту.
Он рано ушел с работы. Какой-то непонятный инстинкт, подобный голоду, подгонял его, пока он не понял, что должен увидеться с Эллсвортом Тухи. Он должен его найти. Он чувствовал себя как человек, оставшийся в живых после кораблекрушения и решивший плыть к видневшемуся вдали огоньку.
В этот же вечер он притащился домой к Эллсворту Тухи. Войдя, он смутно порадовался своему самообладанию, — Тухи ничего не заметил по его лицу.
— О, привет, Питер, — сказал он с отсутствующим видом. — Твое чувство времени оставляет желать лучшего. Ты застал меня в самый поганый вечер из всех возможных. Устал как собака.
Но пусть тебя это не беспокоит. Мы друзья, а друзья и должны причинять неудобства. Садись, я сейчас освобожусь.