— Да.
— Тогда вы понимаете и…
— Если я вам подхожу, дайте мне сделать все одному. Я не работаю с комитетами.
— Вы что же, отказываетесь от такой возможности, шанса на бессмертие?..
— Я не работаю в коллективе. Не консультируюсь. Не сотрудничаю.
В архитектурных кругах послышались гневные комментарии, связанные с отказом Рорка. Раздавались голоса: «Тщеславный мерзавец!» Негодование было слишком резким и грубым, чтобы счесть его просто профессиональной завистью; каждый почитал, что оскорбили лично его; каждый считал себя вправе менять, советовать и улучшать творения любого из живущих.
«Происшедшее великолепно иллюстрирует, — писал Эллсворт Тухи, — антиобщественную натуру мистера Говарда Рорка, высокомерие и ничем не сдерживаемый индивидуализм, с которым всегда было связано его имя».
Среди восьмерых архитекторов, избранных для работы над проектом «Марша столетий», были Питер Китинг, Гордон Л. Прескотт, Ралстон Холкомб.
— Я не буду работать с Говардом Рорком, — заявил Питер Китинг, когда увидел список членов совета. — Выбирайте. Или он, или я.
Ему сообщили, что мистер Рорк отклонил свою кандидатуру. Китинг принял на себя руководство советом. В статьях, рассказывающих о ходе подготовки к строительству, совет называли «Питер Китинг и его компаньоны».
В последние годы Китинг усвоил грубую, непререкаемую манеру общения. Он резко отдавал распоряжения и терял терпение, столкнувшись с малейшей трудностью, а когда терял терпение, орал на окружающих; у него был целый словарь оскорблений, носивших ядовитый, желчный, по-женски коварный характер; лицо его хранило надутое выражение.
Осенью 1936 года Рорк перенес свою контору на верхний этаж здания Корда. Проектируя это здание, он думал, что когда-нибудь оно станет местом для его бюро. Увидев на двери табличку «Говард Рорк, архитектор», он на мгновение остановился, перед тем как войти. Его кабинет в конце длинной анфилады высоко над городом имел три стеклянные стены. Рорк остановился посреди кабинета. Сквозь большие окна виднелись магазин Фарго, дом Энрайта, отель «Аквитания». Он подошел к окнам, выходившим на юг, и долго стоял там. Вдали, над Манхэттеном, возвышалось здание Дэйна, построенное Генри Камероном.
В один из ноябрьских дней, возвратившись в свою контору со стройки на Лонг-Айленде, Рорк вошел в приемную, отряхивая промокший до нитки плащ, и увидел на лице секретарши с трудом сдерживаемое возбуждение, она едва дождалась его.
— Мистер Рорк, это, вероятно, очень важно, — сказала она. — Я назначила для вас встречу на завтра, на три часа. В его кабинете.
— Чьем кабинете?
— Он звонил полчаса назад. Мистер Гейл Винанд.
II
Вывеска на входной двери представляла собой копию заголовка газеты: «»Знамя». Нью-Йорк».
Вывеска была небольшой, она демонстрировала славу и власть, которые не нуждались в рекламе; это была своего рода тонкая, насмешливая улыбка, которая оправдывала неприкрытое уродство здания, — здание было фабрикой, презревшей все украшения, кроме этой вывески.
Вестибюль выглядел как топка печи: лифты втягивали горючее из человеческих тел и выплевывали его назад. Люди не спешили, они двигались в заданном ритме, целенаправленно; никто не задерживался в холле. Двери лифтов щелкали подобно клапанам. В испускаемых ими звуках пульсировал особый ритм.
Двери лифтов щелкали подобно клапанам. В испускаемых ими звуках пульсировал особый ритм. Капельки красного и зеленого цвета вспыхивали на настенном указателе, отмечая продвижение лифтов высоко над землей.
Создавалось впечатление, что все в этом здании находилось под контролем властной структуры, которая знала о любом продвижении; здание словно плыло в потоке энергии, функционируя плавно, беззвучно, подобно великолепной машине, которую ничто не могло разрушить. Никто не обратил внимания на рыжеволосого мужчину, который на мгновение задержался в холле.
Говард Рорк взглянул на выложенные изразцами своды. Он никогда никого не ненавидел. Но где-то наверху находился владелец этого здания, человек, который почти заставил его почувствовать ненависть.
Гейл Винанд взглянул на маленькие часы на своем столе. Через несколько минут у него встреча с архитектором. Разговор, подумал он, не будет трудным; такие встречи в его жизни бывали часто; он знал, что скажет; от архитектора же ничего не требовалось, кроме нескольких звуков, означавших понимание.
Его взгляд вернулся к гранкам на столе. Он прочел передовицу, написанную Альвой Скарретом, — о людях, кормивших белок в Центральном парке. И рубрику Эллсворта Тухи — о выставке картин, написанных служащими городского санитарного управления. Раздался звонок, и голос секретарши произнес:
— Мистер Говард Рорк, мистер Винанд.
— Хорошо, — ответил Винанд и выключил селектор.
Убирая руку, он обратил внимание на ряд кнопок на краю стола — блестящие маленькие шишечки с цветовым кодом, присвоенным каждой из них. Все они представляли собой окончание провода, протянутого в определенную часть здания, каждый провод контролировал определенного человека, каждый человек контролировал многих других людей, каждый вносил свой вклад в окончательный выбор слов в газете, которая войдет в миллионы домов, в миллионы человеческих голов, — вот что означали эти маленькие шишечки из цветного пластика под его пальцами. Но у него не было времени позабавиться этой мыслью — дверь кабинета открылась, и он отвел руку от кнопок.