Это была такая женщина, что даже пескаря ввела бы в грех. Она была не
столько маленькая, сколько крупная и, казалось, дух гостеприимства
пронизывал все ее существо. Румянец ее лица говорил о кулинарных склонностях
и пылком темпераменте, а от ее улыбки чертополох мог бы зацвести в декабре
месяце. Вдова Джессап наболтала нам всякую всячину: о климате, об истории, о
Теннисоне, о черносливе, о нехватке баранины и, в конце концов, пожелала
узнать, откуда мы явились.
— Спринг-Вэлли, — говорю я.
— Биг-Спринг-Вэлли, — прожевывает Пейсли вместе с картошкой и ветчиной.
Это был первый замеченный мною признак того, что старая дружба fidus
Diogenes между мною и Пейсли окончилась навсегда. Он знал, что я терпеть не
могу болтунов, и все-таки влез в разговор со своими вставками и
синтаксическими добавлениями. На карте значилось Биг-Спринг-Вэлли, но я сам
слышал, как Пейсли тысячу раз говорил просто Спринг-Вэлли.
Больше мы не сказали ни слова и, поужинав, вышли и уселись на рельсах.
Мы слишком долго были знакомы, чтобы не знать, какие мысли бродили в голове
у соседа.
— Надеюсь, ты понимаешь, — говорит Пейсли, — что я решил присовокупить
эту вдову, как органическую часть, к моему наследству в его домашней,
социальной, юридической и других формах отныне и навеки, пока смерть не
разлучит нас.
— Все ясно, понятно, — отвечаю я. — Я прочел это между строк, хотя ты
обмолвился только одной. Надеюсь, тебе также известно, — говорю я, — что я
предпринял шаг к перемене фамилии вдовы на фамилию Хикс и советую тебе
написать в газету, в отдел светской хроники, я запросить точную информацию,
полагается ли шаферу камелия в петлицу и носки без шва.
— В твоей программе пройдут не все номера, — говорит Пейсли, пожевывая
кусок железнодорожной шпалы. — Будь это дело мирское, я уступил бы тебе в
чем хочешь, но здесь — шалишь! Улыбки женщин, — продолжает Пейсли, — это
водоворот Сциллы и Харибды, в пучину которого часто попадает, разбиваясь в
щепки, крепкий корабль «Дружба». Как и прежде, я готов отбить тебя у
медведя, — говорит Пейсли, — поручиться по твоему векселю или растирать тебе
лопатки оподельдоком. Но на этом мое чувство этикета иссякает. В азартной
игре на миссис Джессап мы играем порознь. Я честно предупредил тебя.
Тогда я совещаюсь сам с собой и предлагаю следующую резолюцию и
поправки:
— Дружба между мужчинами, — говорю я, — есть древняя историческая
добродетель, рожденная в те дни, когда люди должны были защищать друг друга
от летающих черепах и ящерице восьмидесятифутовыми хвостами. Люди сохраняют
эту привычку по сей день и стоят друг за друга до тех пор, пока не приходит
коридорный и не говорит, что все эти звери им только померещились. Я часто
слышал, — говорю я, — что с появлением женщины исчезает дружба между
мужчинами.
Я часто
слышал, — говорю я, — что с появлением женщины исчезает дружба между
мужчинами. Разве это необходимо? Видишь ли, Пейсли, первый взгляд и горячий
пирожок миссис Джессап, очевидно, вызвали в наших сердцах вибрацию. Пусть
она достанется лучшему из нас. С тобой я буду играть в открытую, без всяких
закулисных проделок, Я буду за ней ухаживать в твоем присутствии, так что у
тебя будут равные возможности. При таком условии я не вижу оснований, почему
наш пароход «Дружба» должен перевернуться в указанием тобой водовороте, кто
бы из нас ни вышел победителем.
— Вот это друг! — говорит Пейсли, пожимая мне руку. — Я сделаю то же
самое, — говорит он. — Мы будем за ней ухаживать, как близнецы, без всяких
церемоний и кровопролитий, обычных в таких случаях. И победа или поражение —
все равно мы будем друзьями.
У ресторана миссис Джессап стояла под деревьями скамейка, где вдова
имела обыкновение посиживать в холодке, накормив и отправив поезд, идущий на
юг. Там мы с Пейсли обычно и собирались после ужина и производили частичные
выплаты дани уважения даме нашего сердца. И мы были так честны и щепетильны,
что если кто- нибудь приходил первым, он поджидал другого, не предпринимая
никаких действий.
В первый вечер, когда миссис Джессап узнала о нашем условии, я пришел к
скамейке раньше Пейсли. Ужин только что окончился, и миссис Джессап сидела
там в свежем розовом платье, остывшая после кухни уже настолько, что ее
можно было держать в руках.
Я сел с ней рядом и сделал несколько замечаний относительно
одухотворенной внешности природы, расположенной в виде ландшафта и
примыкающей к нему перспективы. Вечер, как говорят, настраивал. Луна
занималась своим делом в отведенном ей участка небосвода, деревья расстилали
по земле свои тени, согласуясь с наукой и природой, а в кустах шла громкая
перекличка между козодоями, иволгами, кроликами и другими пернатыми
насекомыми. А горный ветер распевал, как губная гармошка, в куче жестянок
из-под томата, сложенной у железнодорожного полотна.
Я почувствовал в левом боку какое-то странное ощущение, будто тесто
подымалось в квашне. Это миссис Джессап придвинулась ко мне поближе.
— Ах, мистер Хикс, — говорит она, — когда человек одинок, разве он не
чувствует себя еще более одиноким в такой замечательный вечер?
Я моментально поднялся со скамейки.
— Извините меня, сударыня, — говорю я, — но, пока не придет Пейсли, я
не могу вам дать вразумительный ответ на подобный наводящий вопрос.
И тут я объяснил ей, что мы — друзья, спаянные годами лишений, скитаний
и соучастия, и что, попав в цветник жизни, мы условилась не пользоваться
друг перед другом никаким преимуществом, какое может возникнуть от пылких
чувств и приятного соседства. На минуту миссис Джессап серьезно задумалась,
а потом разразилась таким смехом, что даже лес засмеялся ей в ответ.
Через несколько минут подходит Пейсли, волосы его облиты бергамотовым
маслом, и он садится по другую сторону миссис Джессап и начинает печальную
историю о том, как в девяносто пятом году в долине Санта-Рита во время
девятимесячной засухи, он и Ламли Мякинное рыло заключили пари на седло с
серебряной отделкой, кто больше обдерет издохших коров.