Я вошел внутрь палатки, в
которой помещался непревзойденный паноптикум, и нашел ее там. Она как будто
удивилась, но не, выразила смущения.
— Элегантный вечерок сегодня на улице, — сказал я. — Такая приятная
прохлада, и звезды все выстроились в первоклассном, порядке, где им
полагается быть. Не хотите ли вы плюнуть на эти побочные продукты животного
царства и пройтись погулять с обыкновенным человеком, чье имя еще никогда не
фигурировало на программе?
Мэйми робко покосилась в сторону, и я понял что это значит.
— О, — сказал я. — Мне неприятно говорить вам это, но
достопримечательность, которая, питается одним воздухом, удрала. Он только
что выполз из палатки с черного хода. Сейчас, он уже объединился в одно
целое, с половиною, всего съестного в городе.
— Вы имеете в виду Эда Коллиера? — спросила Мэйми.
— Именно, — ответил я. — И самое печальное то, что он опять ступил на
путь преступления. Я встретил его за палаткой, и он объявил мне о своем
намерении уничтожить мировые запасы пищи. Это невыразимо печальное явление,
когда твой кумир сходит с пьедестала, чтобы превратиться в саранчу.
Мэйми посмотрела мне прямо в глаза и не отводила их до тех пор, пока не
откупорила всех моих мыслей.
— Джефф, — сказала она, — это не похоже на вас — говорить такие вещи.
Не смейте выставлять Эда Коллиера в смешном виде. Человек может делать
смешные вещи, но от этого он не становится смешным в глазах девушки, ради
которой он их делает. Такие люди, как Эд, встречаются редко. Он перестал
есть исключительно в угоду мне. Я была бы жестокой и неблагодарной девушкой,
если бы после этого плохо к нему относилась. Вот вы, были бы вы способны
сделать то, что он сделал?
— Я знаю, — сказал я, увидев, к чему она клонит, — я осужден. Я ничего
не могу поделать. Клеймо едока горит у меня на лбу. Миссис Ева
предопределила это когда вступила в сделку со змием. Я попал из огня в
полымя. Очевидно, я чемпион мира- едок.
Я говорил со смирением, и Мэйми немного смягчилась.
— У меня с Эдом Коллиером очень хорошие отношения, — сказала она, — так
же, как и с вами. Я дала ему такой же ответ, как и вам: брак для меня не
существует. Я любила проводить время с Эдом и болтать с ним. Мне было так
приятно думать, что вот есть человек, который никогда не употребляет ножа и
вилки и бросил их ради меня.
— А вы не были влюблены в него? — спросил я совершенно неуместно. — У
вас не было уговора, что вы станете миссис Достопримечательность?
Это случается со всеми. Все мы иногда выскакиваем за линию
благоразумного разговора. Мэйми надела на себя прохладительную улыбочку, в
которой было столько же сахара, сколько и льда, и сказала чересчур любезным
тоном:
— У вас нет, никакого права задавать мне такие вопросы, — мистер
Питерс.
Сначала выдержите сорокапятидневную голодовку, чтобы приобрести это
право, а потом я вам, может быть, отвечу.
Таким образом, даже когда Коллиер был устранен с моего пути своим
собственным аппетитом, мои личные перспективы в отношении Мэйми не
улучшились. А затем и дела в Гатри стали сходить на нет.
Я пробыл там слишком долго. Бразильские брильянты, которые я продал,
начали понемногу снашиваться, а растопки упорно отказывались загораться в
сырую погоду. В моей работе всегда наступает момент, когда звезда успеха
говорит мне: «Переезжай в соседний город». Я путешествовал в то время в
фургоне, чтобы не пропускать маленьких городков, и вот несколько дней спустя
я запряг лошадей и отправился к Мэйми попрощаться. Я еще не вышел из игры. Я
собирался проехать в Оклахома-Сити и обработать его в течение недели или
двух. А потом вернуться и возобновить свой атаки на Мэйми.
И можете себе представить, — прихожу я к Дьюганам, а там Мэйми,
прямо-таки очаровательная, в синем дорожном платье, и у двери стоит ее
сундучок. Оказывается, что ее подруга Лотти Белл, которая служит машинисткой
в Терри-Хот, в следующий четверг выходит замуж и Мэйми уезжает на неделю,
чтоб стать соучастницей этой церемонии. Мэйми дожидается товарного фургона,
который должен довезти ее до Оклахомы. Я обливаю товарный фургон презрением
и грязью и предлагаю свои услуги по доставке товара. Мамаша Дьюган не видит
оснований к отказу, — ведь за проезд в товарном фургоне надо платить, и
через полчаса мы выезжаем с Мэйми в моем легком рессорном экипаже, с белой
полотняной крышей, и берем направление на юг.
Утро заслуживало всяческих похвал. Дул легкий ветерок, пахло цветами и
зеленью, кролики забавы ради скакали, задрав хвостики, через дорогу. Моя
пара кентуккийских гнедых так лупила к горизонту, что он начал рябить в
глазах, и временами хотелось увернуться от него, как от веревки, натянутой
для просушки белья. Мэйми была в отличном настроении и болтала, как ребенок,
— о старом их доме, и о своих школьных проказах, и о том, что она любит, и
об этих противных девицах Джонсон, что жили напротив, на старой родине, в
Индиане. Ни слова не было сказано ни об Эде Коллиере, ни о съестном и тому
подобных неприятных материях.
Около полудня Мэйми заглядывает в свой сундучок и убеждается, что
корзинка с завтраком, которую она хотела взять с собой, осталась дома. Я и
сам был не прочь закусить, но Мэйми не выказала никакого неудовольствия по
поводу того, что ей нечего есть, и я промолчал. Это было больное место, и я
избегал в разговоре касаться какого бы то ни было фуража в каком бы то ни
было виде.
Я хочу пролить некоторый свет на то, при каких обстоятельствах я сбился
с дороги. Дорога была неясная и сильно заросла травой и рядом со мной сидела
Мэйми, конфисковавшая все мое внимание и весь мой интеллект. Годятся эти
извинения или не годятся, это как вы посмотрите. Факт тот, что с дороги я
сбился, и в сумерках, когда мы должны были быть уже в Оклахоме, мы путались
на границе чего-то с чем-то, в высохшем русле какой-то не открытой еще реки,
а дождь хлестал толстыми прутьями.