Гивнс взял протянутую руку. Он держал ее до тех пор, пока его
великодушие не победило скорбь об утраченном Билле. Наконец, стало ясно, что
он простил ее.
— Прошу вас, не говорите больше об этом, мисс Жозефа. Билл своим видом
мог напугать любую девушку. Я уж как-нибудь объясню все ребятам.
— Правда? И вы не будете меня ненавидеть? — Жоэефа доверчиво
придвинулась ближе к нему. Глаза ее глядели ласково, очень ласково, и в них
была пленительная мольба. — Я возненавидела бы всякого, кто убил бы моего
котенка. И как смело и благородно с вашей стороны, что вы пытались спасти
его с риском для жизни! Очень, очень немногие поступили бы так.
Победа, вырванная из поражения! Водевиль, обернувшийся драмой! Браво,
Рипли Гивнс!
Спустились сумерки. Конечно, нельзя было допустить, чтобы мисс Жозефа
ехала в усадьбу одна. Гивнс опять оседлал своего коня, несмотря на его
укоризненные взгляды, и поехал с нею. Они скакали рядом по мягкой траве —
принцесса и человек, который любил животных. Запахи прерии — запахи
плодородной земли и прекрасных цветов — окутывали их сладкими волнами. Вдали
на холме затявкали койоты. Бояться нечего! И все же…
Жозефа подъехала ближе. Маленькая ручка, по-видимому, что-то искала.
Гивнс накрыл ее своей. Лошади шли нога в ногу. Руки медленно сомкнулись, и
обладательница одной из них заговорила:
— Я никогда раньше не пугалась, — сказала Жозефа, — но вы подумайте,
как страшно было бы встретиться с настоящим диким львом! Бедный Билл! Я так
рада, что вы поехали со мной…
О’Доннел сидел на галерее.
— Алло, Рип! — гаркнул он. — Это ты?
— Он провожал меня, — сказала Жозефа. — Я сбилась с дороги и запоздала.
— Премного обязан, — возгласил король скота. — Заночуй, Рип, а в лагерь
введешь завтра.
Но Гивнс не захотел остаться. Он решил ехать дальше, в лагерь. На
рассвете нужно было отправить гурт быков. Он простился и поскакал.
Час спустя, когда погасли огни, Жозефа в ночной сорочке подошла к своей
двери и крикнула королю через выложенный кирпичом коридор:
— Слушай, пап, ты помнишь этого мексиканского льва, которого прозвали
«Карноухий дьявол?» Того, что задрал Гонсалеса, овечьего пастуха мистера
Мартина, и полсотни телят на ранчо Салада? Так вот, я разделалась с ним
сегодня у переправы Белой Лошади. Он прыгнул, а я всадила ему две пули из
моего тридцативосмикалиберного. Я узнала его по левому уху, которое старик
Гонсалес изуродовал ему своим мачете (2). Ты сам не сделал бы лучшего
выстрела, папа.
— Ты у меня молодчина! — прогремел Бен Шептун из мрака королевской
опочивальни.
———————————————————
1) — Оскорбление величества (франц.).
2) — Большой мексиканский нож.
).
2) — Большой мексиканский нож.
Бабье лето Джонсона Сухого Лога
Перевод О. Холмской
Джонсон Сухой Лог встряхнул бутылку. Полагалось перед употреблением
взбалтывать, так как сера не растворяется. Затем Сухой Лог смочил маленькую
губку и принялся втирать жидкость в кожу на голове у корней волос. Кроме
серы, в состав входил еще уксуснокислый свинец, настойка стрихнина и
лавровишневая вода. Сухой Лог вычитал этот рецепт из воскресной газеты. А
теперь надо объяснить, как случилось, что сильный мужчина пал жертвой
косметики.
В недавнем прошлом Сухой Лог был овцеводом. При рождении он получил имя
Гектор, но впоследствии его переименовали по его ранчо, в отличие от другого
Джонсона, который разводил овец ниже по течению Фрио и назывался Джонсон
Ильмовый Ручей.
Жизнь в обществе овец и по их обычаям под конец прискучила Джонсону
Сухому Логу. Тогда он продал свое ранчо за восемнадцать тысяч долларов,
перебрался в Санта- Розу и стал вести праздный образ жизни, как подобает
человеку со средствами. Ему было лет тридцать пять или тридцать восемь, он
был молчалив и склонен к меланхолии, и очень скоро из него выработался
законченный тип самой скучной и удручающей человеческой породы — пожилой
холостяк с любимым коньком. Кто-то угостил его клубникой, которой он до тех
пор никогда не пробовал, — и Сухой Лог погиб.
Он купил в Санта-Розе домишко из четырех комнат и набил шкафы
руководствами по выращиванию клубники. Позади дома был сад; Сухой Лог пустил
его весь под клубничные грядки. Там он и проводил свои дни одетый в старую
серую шерстяную рубашку, штаны из коричневой парусины и сапоги с высокими
каблуками, он с утра до ночи валялся на раскладной койке под виргинским
дубом возле кухонного крыльца и штудировал историю полонившей его сердце
пурпуровой ягоды.
Учительница в тамошней школе, мисс Де Витт, находила, что Джонсон,
«хотя и не молод, однако еще весьма представительный мужчина». Но женщины не
привлекали взоров Сухого Лога. Для него они были существа в юбках — не
больше; и, завидев развевающийся подол, он неуклюже приподнимал над головой
тяжелую, широкополую поярковую шляпу и проходил мимо, спеша вернуться к
своей возлюбленной клубнике.
Все это вступление, подобно хорам в древнегреческих трагедиях, имеет
единственной целью подвести вас к тому моменту, когда уже можно будет
сказать, почему Сухой Лог встряхивал бутылку с нерастворяющейся серой. Такое
уж неторопливое и непрямое дело-история: изломанная тень от верстового
столба, ложащаяся на дорогу, по которой мы стремимся к закату.
Когда клубника начала поспевать, Сухой Лог купил самый тяжелый
кучерский кнут, какой нашелся в деревенской лавке. Не один час провел он под
виргинским дубом, сплетая в жгут тонкие ремешки и приращивал к своему кнуту
конец, пока в руках у него не оказался бич такой длины, что им можно было
сбить листок с дерева на расстоянии двадцати футов.