Даша посмотрела на Артёма.
Тот молчал. И не подал ей никакого знака: предоставил решать самой.
Артём чувствовал: дед прав. Даша действительно произведет фурор. Но Артёму было страшно. Ему казалось: сейчас не время для всего этого. Сейчас, когда планета — на грани мировой войны. А народ… Чихать хотел Червь-Дракон, господин Ю на мнение народа. Даже своего собственного, не то что — мировой общественности.
«Он чего-то боится, — подумала Даша. — Но не знает — чего… или — кого?»
Даша перевела взгляд с Артёма на деда. Глаза деда горели. Он больше не испытывал желания, глядя на Дашу. Он был уже в «завтра». Он был — как юный охотник, чье копье сейчас воткнется в полосатый бок зебры. Он — весь в этом броске, в этом копье. Зебра еще бежит, но для охотника она уже мертва. Она уже с гордостью брошена к ногам женщин…
— Я согласна, — сказала Даша.
Глава двадцать вторая
«ТЕ, КОГО ЗАВТРА СМЕТУТ.
..»
Артём Грива
— Мне нужна не просто хорошая песня, а очень хорошая песня… — вещал дед. — Конечно, новая, зачем нам чужие объедки?.. Слушай, ты министр — или кто?.. Ну так распорядись!.. Через три часа!.. Да потому что в четыре у меня — запись… Что значит, не успеет? Мой исполнитель — успеет… Это мои проблемы. А твои — чтоб песня была. Ты меня понял, Василий? Найди, отними, любые поощрения! Кормим, понимаешь, целую свору дармоедов! А когда нужна одна-единственная песня… Даже слушать не хочу! Это у вас так не делается, а у нас — делается! Всё, Василий. Срок я назвал. Чтоб была. Ты меня знаешь!
Дед отключился, почесал за ухом, там, где был вживлен микрофон.
— Министр культуры, — сказал он. — Дурак полный. Но — исполнительный. Как раз такой, какой и нужен, чтобы управлять культурной шатией.
— Управлять? — Я скептически поднял бровь. — Разве творчеством можно управлять?
— Нельзя, — неожиданно легко согласился дед. — Но можно создавать видимость. Однако песню он нам найдет. Он сам — из музыкантов. Плохонький, но — с чутьем. Это, кстати, и есть управление творчеством, Тёмка. Маленьких, но не амбициозных — в администрацию. Чтобы холили и лелеяли больших.
— «А судьи — кто?» — осведомился я.
— А судья у нас один, — строго сказал дед, поднимая палец.
Я подумал, что он скажет: «Государь». Но дед сказал:
— … Народ! Народ рассудит!
Я засмеялся:
— Уже рассудил. «Хлеба и зрелищ!»
— Что б ты понимал, — буркнул дед. — Оценки твои: трояк — по музыке, трояк — по стихосложению… Камергер, называется!
Нет, ну надо же! Я сам не помню, что у меня там было — по культурным курсам. А дед не забыл.
— Так то когда было, — сказал я. И похвастался: — А я, между прочим, этой ночью стих сочинил! Кажется, неплохой.
— Стих? Ты? — удивился дед. — Ну-ка воспроизведи.
— Что, вот так прямо сейчас? — Я даже растерялся.
— А тебе что, аудитория нужна? — осведомился дед.
— Ну, я так не могу… — пробормотал я. — Давай я лучше запишу, а ты сам прочитаешь, а?
— Артём, прекрати кокетничать! — сурово сказал дед. — Читай! Или — забыл?
— Нет, не забыл.
Нет, ну вот что за человек мой дед. Я разозлился…
Потом мысленно произнес первые строчки — и как-то сразу успокоился.
Ворох потерянных душ
Гонит по улице ветер…
На деда я не смотрел. Я смотрел в высокое дворцовое окно, за которым плескались на ветру уже начавшие желтеть листья.
Из темноты в темноту.
Тех, кому страшно при свете.
Хлещут незримые плети.
Шорох — как смех. На мосту.
Между перил — в пустоту…
Это странно звучало сейчас, солнечным утром, но я продолжал:
Через барьер — в пустоту.
Те, кому душно на свете.
Те, кого сумерки метят.
Те, кого завтра сметут.
Канут, как пух в круговерти.
Дымом над кромкой огня
Души летят от бессмертья…
И обгоняют меня.
И замолчал.
Почувствовал, как все изменилось.
Почувствовал, как все изменилось. Словно тень легла на всё.
Дед тоже молчал некоторое время. Потом подошел, положил руку на плечо:
— Страшно, Тёмка, — сказал он незнакомым, каким-то «надорванным» голосом. — Мне тоже страшно. Но мы выдюжим, правда?
Я не ответил.
Мы еще немного помолчали, потом дед сказал, уже обычным голосом.
— Хорошие стихи. Молодец. А я думал: тебе не дано.
— Правильно думал, — кивнул я. И честно признался: — Они во сне сочинились. Я проснулся, а они — у меня в голове. Чудно, да?
Ответить дед не успел. Позвонил министр культуры. Он «нашел» песню.
— Сейчас композитора привезут, — сообщил мне дед. — Минут через двадцать. Вертушка уже в воздухе. Сходи, приведи Дашу.
И тут мне пришел вызов. В лице одного из дедовых секретарей, принесших мне пластинку видеофона.
Это был Ванька. Вернее, их высокоблагородие подполковник Иван Николаевич Сучков.
Я обрадовался.
— Здорово, Ванька! Чего не звонил?
— А откуда бы мне знать, что ты вернулся? — проворчал Сучков.
— Так тебе Буркин не говорил ничего? — удивился я.
— Нет. Ну и дела.
— Тогда как ты узнал…
— Узнал вот, — отрезал Иван. — Бери вертуху — и стрижом ко мне!
— Погоди, Ванька, не так все просто. Что случилось?
— Случилось. Может, прислать за тобой, ты где?
— В Петре… — начал я и остановился. Если Ванька не знал, что я прилетел, и не знает, где я сейчас нахожусь, то каким образом мне прошел вызов?