— Не злись на него, дед, — сказал я. — Батя дал мне слово.
— Ну и что? Ты у меня — единственный внук! Мог бы мне сказать!
— Дед, ну ладно! У тебя и так с сердцем проблемы!
— Уже нет. Оно у меня теперь механическое. Насос. Железяка! Представь: оно не стучит, а урчит! — Дед засмеялся, но тут же оборвал смех и добавил серьезно: — Никогда бы не согласился, но время такое — не до инфарктов. Эх, Тёмка, Тёмка! Знаешь, когда ты родился, мы все думали, что наш мир — незыблем. Даже когда началась вся эта дрянь с «ифритом», всё равно мы верили, что Россия превзойдет любые катаклизмы. Если бы ты знал, Тёмка, из каких топей мы тогда вырвались!
— Дед, я всё знаю. Забыл, где я учился?
Дед посмотрел на меня пристально, потом признал нехотя:
— Да. Ты должен знать. Это меня твоя нынешняя физиономия с толку сбила. Сущий юнец ты с виду, Артём Грива! — Дед захихикал. И вдруг как-то сразу весь подобрался, посерьезнел: — Всё, лирики довольно. Артём, сейчас ты подробно и вдумчиво расскажешь всё, что с тобой произошло. Всю эту безумную историю, в которую ты угодил.
— Ты уж прости меня, дед, но все я рассказать не могу.
— Это еще почему? Боишься, что ли, контракт нарушить? Так ты не бойся. Пусть они себе твой контракт знаешь куда засунут!
— Дед, есть кое-что посерьезнее контракта.
— Если у тебя блок, это не страшно, — заявил дед. — Лучшие наши спецы будут здесь не позже сегодняшнего вечера.
— У меня нет блока, — сказал я. — Это вопрос совести, а не психиатрии. Я дал клятву. И нарушить ее только потому, что внутри Комитета нашлись бесчестные люди, я не могу.
— Кому ты клятву дал? Комитету своему? Так они едва тебя не ухлопали! — проворчал дед.
— Дед, ты не понял. С «Алладином» я подписал контракт. Сейчас этот контракт можно считать разорванным, но не разглашать внутренние секреты «Алладина» я клялся на Писании. А это, как ты понимаешь, совсем другое.
Дед выругался. Нелитературно.
— Да, дед, — сказал я. — У них тоже есть психологи. И они, поверь, не зря свой хлеб кушают.
— Выходит, клятва эта тебе дороже, чем Родина? — спросил дед.
Я пожал плечами. Некорректно поставленный вопрос.
— И все-таки ты расскажешь, — сурово произнес дед. — Причем не мне.
— А кому? — насторожился я.
— Мне, — раздалось за моей спиной.
Я обернулся, как ужаленный.
И вытянулся стрункой. Государь.
— Ваше Величество!
— Андрей Алексеич, можно тебя попросить оставить нас вдвоем? — произнес Государь.
— Да, Ваше Величество. — Дед слегка поклонился и вышел, успев шепнуть мне на прощание: — Чуть не забыл. Красавица твоя у меня живет. Уже по-русски болтает.
Государь дедово кресло занимать не стал. Сел на диванчик у окна, показал на стул напротив, садись, мол.
Я сел. Своеобразное ощущение — сидеть в присутствии Государя.
— А ты действительно помолодел, Артём Грива, — сказал он.
— Ваше Величество, я не знаю, как так получилось.
Если бы знал…
— Есть такое слово — чудо, — сказал Государь.
— Ну не то чтобы чудо. Есть одна фирма в Гонконге…
— Знаю, — перебил меня Государь. — Мне предлагали.
— И — вы?!..
— Я отказался. Мне довольно того, что Богом отпущено.
— Меня-то не спрашивали, Ваше Величество, — смущенно проговорил я. — К сожалению, я не имею права об этом рассказывать. Я поклялся…
— Можешь. Мне — можешь, — Государь улыбнулся.
Эту улыбку я помнил с детства. Именно так он улыбался на гало-портрете в моей детской. В углу — маленький иконостас, на стене напротив окна — Государь. Правда, на том портрете волосы Государя еще не были седыми.
— Мне — можешь, — сказал Государь. И добавил торжественно: — Именем Господа нашего освобождаю тебя от всех клятв, кроме дворянской присяги!
Я склонил голову. Государь — глава нашей Православной церкви. Выше него — только Господь. Его именем Государь всея Руси Александр Четвертый мог это сделать.
— Теперь честь твоя не потерпит урона, если ты захочешь поделиться со мной тем, что знаешь, — уже обычным голосом продолжал Государь. — Если захочешь, — повторил он. — Я тебя не неволю, Артём.
Я чувствовал, что Государь говорит искренне. И еще я знал: Государь предоставил мне выбор, потому что был уверен во мне. В том, что я, принимая решение, буду руководствоваться не собственной выгодой, а интересами моей страны. Так же, впрочем, как любой русский дворянин. Это был высочайший уровень доверия. Я могу промолчать. И никто меня не упрекнет. Никто не скажет: ты должен! Скорее всего, никто, кроме нас двоих, об этом даже не узнает.
Но я-то буду знать. И Государь. За мной останется долг, который мне, скорее всего, никогда не удастся вернуть.
И все-таки я колебался… Слишком много было в моей истории такого, во что очень трудно поверить. Поверит ли мне мой Государь?
Я встал и поклонился. И сказал честно:
— Благодарю, Ваше Величество! Я готов рассказать все, но не знаю, поверите ли вы мне…
— Я постараюсь, — со всей серьезностью произнес Государь.
Я говорил несколько часов. С самого начала. С того дня, когда заглянул в выжженное в бронированной двери отверстие и увидел существо, возникшее ниоткуда.
Это был долгий рассказ. Я рассказывал подробно, особо останавливаясь на том, что считал более важным. Собственные выводы старался свести к минимуму. Только факты. Государь прерывал меня крайне редко. Один раз — распорядившись, чтобы нам принесли поесть, второй — когда я рассказал о нашем разговоре с дядей Колей, случившемся в позапрошлом июле. Когда тайный советник сказал мне: «Государя здесь представляю я». Рассказывая об этом эпизоде, я попросил Государя снисходительно отнестись к словам начальника Управления по связям и не использовать сказанное мной во вред его карьере.
— Не беспокойся, Артём, — ответил Государь. — Я уже освободил его от обязанностей руководителя Управления. Он прекрасно справлялся со своей работой в спокойные времена. Сейчас это ему не под силу. Кроме того, я объединил все структуры, которые занимаются «ифритом» и взаимодействуют с Международным координационным Центром по исследованию «ифрита», в единую систему и попросил твоего деда ее возглавить. Он согласился.