Хорошо хоть, Мельхиор на сей раз воздержался от чудачеств. Он просто нашел в траве какую-то поганку и принялся увлеченно ее жевать.
— Дедушка, что вы едите? — обеспокоенно спросила Света.
— Грибочки! — ехидно сверкнул глазами Мельхиор.
— А они не ядовитые?
— Узнаю, когда доем.
Легионы Ара-ми-Ллаада приблизились настолько, что уже стало можно различить отдельных людей. Хумахи тоже принялись строиться в колонны — удивительно невозмутимые, преисполненные какого-то фаталистского отношения к происходящему.
Впрочем, детей и жен еще вчера отослали прочь из Древограда, а ценное имущество захоронили в глубоких норах. Фатализм фатализмом, но если Дабумбалы начнут побеждать, хумахи мгновенно побросают оружие и исчезнут глубоко под землей, откуда их не выковырнешь. Этот народ очень любит жизнь во всех ее проявлениях.
Приближающиеся солдаты замедлили ход. Ара-ми-Ллаад прислал для усмирения наглых грызунов самое мощное свое войско — боевые колесницы, запряженные форораками. Две тысячи тяжелых колесниц, в каждой по два человека — возничий и копьеносец, вооруженный также дальнобойным луком.
Подъехав достаточно близко, колесницы начали стремительно выстраиваться в боевой порядок. Форораки хрипло заклекотали, посматривая друг на друга хищными глазами.
У этих гигантских бескрылых птиц бешеный нрав — только позволь сцепиться, будут рвать друг друга до смерти.
Впереди выстроились в линию колесницы первого эшелона. Здесь самые крупные форораки — самые могучие, самые злобные.
За первым эшелоном встала линия второго эшелона. Сюда входят лучшие лучники — умеющие пустить стрелу на тысячу шагов, насквозь пронзить человека в кольчуге.
В самом конце заняли место колесницы резерва. Эти вступят в бой ближе к середине — когда понадобятся свежие силы.
На флангах разместилась тысяча легких колесниц всего с одним всадником — возничий, он же боец. Форораки тут не такие массивные, зато более быстрые. Легкие колесницы будут обходить вражеские фланги, заключать врага в кольцо, а в случае нужды — прикроют основные силы.
Вооруженные до зубов Дабумбалы глядят на противника с нескрываемым презрением. Карлики. Покрытые мехом карлики с жалкими деревянными копьецами. По численности армии примерно равны, но это пять тысяч могучих колесничих бойцов против пяти тысяч хумахов-землероев…
— Слышь, хуймяк, а вы раньше-то с этими неграми когда-нибудь воевали? — осведомился Колобков, с помощью Чертанова забираясь на Рикардо.
— На моей памяти — никогда, — невозмутимо ответил старейшина Кетшан. — Мы мирный народ. Мы растим зерно и овощи, делаем атолан и обмениваемся плодами нашего труда с людьми. За последние сто миллентумов мы ни с кем не воевали.
— Но порох, однако, держали сухим… — хмыкнул Колобков, осматривая армию хумахов с высоты седла.
— Свод Тарэшатт учит нас, что лучше потратить время на выстругивание копья, а потом всю жизнь держать его бездельным, чем не потратить время, но потом умереть, не имея ничего, чтобы защититься.
— Это ты сейчас тост сказал, что ли? — наморщил лоб Колобков.
Рикардо грозно фыркнул, рассматривая тысячи грохочущих колесниц. Его сразу заинтересовали здоровенные форораки — крупные птички, упитанные. Вкусные, должно быть.
Гигантского хомяка тоже намазали маджи-маджи. Оля самолично прошлась с щеткой, не пропустив ни одного уголка. А потом строго наказала хомячку беречь папу. А папе — беречь хомячка.
Колобков неохотно пообещал.
Сейчас, восседая на огромном звере, похожем на белого медведя, Колобков почувствовал себя Чапаевым. Захотелось взмахнуть шашкой и заорать что-нибудь жизнеутверждающее. А оглянувшись на выстроившихся позади хумахов, он почувствовал еще и немалую гордость. Как ни крути, а у него под началом целое войско. Пусть Колобков тут и не командует, зато сидит выше всех.
— Я царь хуймяков!.. — загорланил он, вздымая к небу кулак. — Я царь хуймяков!.. Я царь… твою мать, какую же я ересь несу, самому стыдно…
Чертанов, кисло стоящий рядом, закатил глаза. Ему снова захотелось в седло. На спине гигантского хомяка как-то безопаснее. Но он просился уже трижды, и Колобков ему каждый раз отказывал.
Причем в третий раз — матерно.
— Когда начнем-то, мужики? — спросил Колобков у хумахов.
— Мы первыми в атаку не пойдем, — добродушно ответил старейшина Кетшан. — Им надо — пусть они и идут. А мы тут постоим.
— А они когда пойдут?
— Да вот сейчас в боевые порядки выстроятся, из луков нас расстреляют — а потом и в атаку пойдут.
— Ну давайте что ли тогда хоть песню споем, пока ждем. Дорогие мои хуймяки, дайте я вас сейчас расцелую, дорогие мои хуймяки, мы еще, мы еще повоюем… Гюнтер, подпевай!
— Als die goldne Abendsonne Sandte ihren letzten Schein… — охотно присоединился Грюнлау.
— Гюнтер, какого хрена ты не то подпеваешь?! — чуть не свалился с хомяка Колобков.
— Zog ein Regiment von… почему не то, Петер? Это есть народный немецкий песня…
— Это есть народный фашистский песня! Не пой ее!
Скрип колесниц окончательно смолк. Последняя заняла свое место в шеренге. Все Дабумбалы до единого подняли короткие луки. Тетивы стали медленно натягиваться…
Хумахи замерли совершенно неподвижно. Ни один не трогается с места. Не шевелятся длинные пушистые хвосты, не дрожат лапки, даже большие влажные глаза — и те словно остекленели.