Чувствуя себя ватной куклой, Смолин не то чтобы сел — плюхнулся на пол, ноги не держали, хотя голова оставалась ясной и сердце вроде бы не прихватывало. Глядя на Ингу (наган в опущенной руке, вот-вот вскользнет из пальцев, глазищи на пол-лица, а лицо белое, вот-вот в обморок хлопнется), Смолин, усмехнувшись уж как умел и как получилось, тяжко выдохнул, прохрипел, сам не узнавая своего голоса:
— Молодец, боец Комелькова. Благодарность тебе от меня…
Губы у Инги дрожали, лицо кривилось, она вот-вот должна была сорваться в безутешные рыдания, но утешать ее не было ни времени, ни, что важнее, сил. Он понимал, что всё кончилось, — но пошевелиться не мог.
А ведь предстояло еще быстренько поднять ребят, разыскать Кравца, чтобы сдать ему Татарина (на коем отныне можно ставить жирный крест), — и до того, ясен пень, надлежало убрать бесценный ящичек с глаз долой…
— Я… как чувствовала… — тусклым голосом произнесла Инга. — Я не могла… спать… А потом… услышала…
— Я тебя обожаю, — сказал Смолин, все еще не в силах шевельнуть хоть пальцем. — Я тебя люблю, ты лучшая на свете амазонка… Правда…
Он чувствовал, как губы растягиваются в улыбке — бессмысленной, широкой, идиотской, но все же, пожалуй, самую чуточку веселой.
Кажется, у него еще много чего было впереди…
Красноярск, апрель 2008
Примечания
1
О мертвых либо хорошо, либо ничего ( лат .)