Именно по этой причине не стоило их впутывать в историю, где замаячили трупы во множественном числе. Тертые ребята, твердые, не трусы, но ни одного из них жизнь не жевала так, как Смолина, ни один из них ничего подобного и не хлебнул. А значит, не стоило выставлять их против человека, который наловчился без зазрения совести бить заточкой в сердце. Хороший командир старается солдат поберечь и в рост на пулеметы не пошлет. Противостоять на равных сволочи, прекрасно владеющей заточкой и не боящейся крови, мог один Смолин — таково было его твердое убеждение…
В тишине, в лунном свете он поднялся на чердак по старинной крутой лестнице. И оказался в совершеннейшем мраке — единственное слуховое окошечко он сам еще вечером тщательнейшим образом завесил куском брезента, чтобы и лучик света наружу не проник.
Посветил крохотным фонариком, вмонтированным в зажигалку, — автомобильный чемоданчик с инструментами, конечно, на месте. Как и короткий ломик с выгнутым концом, пластиковый пакет с зубилами-стамесками и прочими причиндалами. Подсвечивая себе тускловатым, призрачным синим светом, Смолин прошел к балке, на которой был присобачен старомодный выключатель, годов еще пятидесятых, с двумя пластмассовыми штырьками: один торчал наружу, другой сидел в гнезде по самую маковку.
Нажал верхний — и тот вошел в гнездо, а нижний, соответственно, выскочил на всю длину. Вспыхнула лампа на сто пятьдесят ватт, лично вкрученная Смолиным после тщательного осмотра ветхой проводки и старинной розетки.
Светло стало, конечно, но никак нельзя сказать, что чердак залило ослепительным сиянием. Лампочка была одна, а чердак обширный, этак пятнадцать на пятнадцать, в четырех местах пучком, веером расходились массивные балки из цельных бревен, поддерживающие крышу. Справа громоздились старинные купеческие лари — три сундука, обитые проржавевшими железными полосами, настолько неподъемные, что их, надо полагать, вперли сюда после постройки дома и более уже не двигали. Все, что там было, грузчики выгребли, так что лари интереса не представляли. Смолин их уже успел тщательно осмотреть и был уверен, что там нет никаких придумок вроде двойного дна или стенок, или крышек. Совершенно неинтересные лари. Под ними вряд ли есть тайники — ну кто, когда дом строили, мог что-то такое предполагать? В самом начале царствования могучего, казавшегося несокрушимым Александра Третьего? Такие тайники у купцов историей антикварного дела и кладоискательства не отмечены…
Он стоял посередине чердака. От вееров толстенных брусовых балок легли диковатые тени.
Стояла совершеннейшая тишина, пропахшая пылью и, если кому-то кажется, что так будет не в пример романтичнее, дыханием чуть ли не полтора столетия. Одним словом, условия для работы — идеальные.
Теперь и начиналось самое интересное: экономя время, нервы и силы, попытаться сразу отмести те местечки, где тайника заведомо быть не может… Федор Степанович Коч был не романтичным гимназистом, а человеком пожилым, степенным, с вологодской крестьянской закваской, он просто обязан был действовать обстоятельно, качественно, семь раз отмерив, один отрезав, так, чтобы сразу и наверняка…
Частенько, судя по немалому опыту находок на чердаках, разнообразные вещички (от маузеров до свертков с деньгами) заворачивали во что-нибудь и без особых затей засовывали куда-нибудь за балки, под перекрытия, в укромные уголки. Смолин подобные места, конечно же, начал тщательно осматривать в первую очередь, но лишь в качестве первого этапа. Вообще-то, и такие немудрящие тайники надежно сохраняли укрытое долгими десятилетиями, иные из них обнаруживаются даже сегодня (а иные, логически рассуждая, до сих пор не обнаружены), но у Коча имелось ведь нечто особое, и он, к бабке не ходи, рассуждал иначе…
В узких местах, где можно что-нибудь засунуть, ничего не обнаружилось, как и следовало ожидать.
Потом Смолин уже не так скрупулезно осмотрел балки — для очистки совести. Чересчур глупо было бы выдалбливать в них тайники — бросалось бы в глаза, как пьяный поручик Ржевский среди благонравных гимназисток.
Пол тоже отпадал. Он был выстелен солидными досками примерно в дюйм толщиной (Смолину было сейчас не до того, чтобы вспоминать, сколько это будет в тогдашних российских мерках). Нигде ни единого сучочка — чтобы гниль не пошла, в те времена любой строитель или подрядчик, прохлопавший одну-единственную доску с сучком, навсегда потерял бы репутацию и мог заранее готовиться кончить жизнь под забором в обнимку с четвертью сивухи — кто бы его после такого нанял?!
Чересчур много трудов пришлось бы приложить, чтобы поднять даже одну доску и оборудовать тайник под нею — длиннющие, на совесть сбитые, возиться пришлось бы чертову уйму времени — а тайник опять-таки будет бросаться в глаза… И все же Смолин, то приседая на корточки, то перемещаясь так, словно шел вприсядочку, то без церемоний ползая на коленях, а то и на брюхе, осмотрел весь пол. И в который раз похвалил старых мастеров — доски лежали идеально, прилегали плотно, в жизни их не тревожили…
Слуховое окошко он осмотрел еще три дня назад, по светлому времени — нет, никто не разбирал черепицу, опять-таки работа была бы тяжелая, а риск обнаружения — максимальный.