Ну с тех пор много воды утекло. Перестроечные интеллигенты частью вымерли, частью оказались на помойке истории, на вопли об антисемитизме не спешат реагировать мгновенно, а стараются, циники, разобраться в сути дела. На мифических черносотенцев теперь мало что свалишь, их в стране полтора идиота, три болвана да еще разве что постаревший Эдичка Цитрус. Соня Гринберг на земле предков давным-давно избавилась от романтического идеализма, владеет тремя кафе в Тель-Авиве и двумя в Хевроне, причем дела у нее идут успешнейшим образом: оказалось нежданно, что ее жизненное призвание как раз в том и заключалось, чтобы стать процветающей рестораторшей. Даже перезванивается с ней Смолин иногда, благо все попытки вытащить бывшего супруга в Израиль Сонечка давно оставила, ей теперь не до сионистской романтики: поставщики, официанты, налоговая, местные власти и прочие бытовые хлопоты — какая уж тут романтика и личный вклад в святое дело алии…
— Гринберг, значит…
— А вы что, супротив нас, евреев, что-нибудь имеете? — спросил Смолин без всякого запала, просто развлечения ради.
— Ох, да ни против кого я ничего не имею, мне б с вас показания снять… — не поднимая глаз от протокола, откликнулась Кияшко Н. В. — Под судом и следствием, конечно, не состояли…
— Конечно, — нагло солгал Смолин.
Строго говоря, он не лжесвидетельствовал.
Гражданин Гринберг под судом и следствием не состоял отроду, он за Смолина не ответчик.
Благо все судимости (тут уж Смолин в свое время озаботился) давным-давно законнейшим образом погашены, так что все в порядке…
— Ну, и что вы можете показать в качестве свидетеля по данному делу? — равнодушно вопросила Кияшко Н. В.
Смолин пожал плечами:
— В качестве свидетеля по данному делу мне показать нечего.
— Это почему?
— Да потому, — Смолин снова пожал плечами: — я ж сам при прискорбном факте незаконной продажи не присутствовал, ничего не видел, не знаю ничего… Я даже слышал, что продавец мой показал, что никакой такой незаконной продажи не было, а попросту он…
Он изъяснялся многословно, открыто, с видом человека, готового просидеть тут до заката, словоохотливо толкуя обо всем на свете, — так оно гораздо лучше, чем с каменной физиономией уходить в отказ, талдыча про пятьдесят первую статью…
Видно было, что на Кияшко его готовность к словесному извержению оказала обратное действие: она явно чуточку испугалась, что придется слушать клиента долго.
Поторопилась прервать:
— Я не в этом смысле… Никто и не говорит, что вы там были, что-то слышали, видели… Свидетель — понятие растяжимое. В данном случае…
Какое-то время она нудно, устало объясняла Смолину те процессуальные тонкости, которые он в свое время испытал на собственной шкуре. Однако, разумеется, не стал ее просвещать, а старательно, со вниманием выслушал, ответил с туповатым видом:
— Ах, вот оно что…
— Магазин, следовательно, принадлежит вам?
— Да, вот именно.
— А гражданин Большаков Игорь Петрович работает на вас по найму?
— Да, — ответил Смолин. — Что до трудовой, страховки и прочих необходимых деталей…
— Не нужно, не нужно, — оборвала его дознавательша. — Работает по найму… У вас в магазине это обычная практика — торговать холодным оружием?
— Отроду мы таким холодным оружием не торговали, — сказал Смолин, в данный момент являя собою столь завершенный образец порядочности, что с него можно было писать агитплакат типа «Дорогу честному бизнесу!» — Я человек законопослушный, торгую только тем, что законом разрешено… Поскольку…
— Так и запишем — не торговали… Следовательно, с гражданином Большаковым такое впервые?
— Ну конечно, — подтвердил Смолин. — Молодой, глупый, знаете наверняка, какие они нынче…
— Холодное оружие он продал по собственной инициативе?
— А, собственно, какое такое холодное оружие? — спросил Смолин бесстрастно. — Насколько я знаю, все вертится вокруг паршивого морского кортика… Мы с пацанами в детстве в войнушку с таким играли…
— Вы тогда законов не нарушали, — не поднимая глаз, сообщила Кияшко. — Если речь о детях, кончилось бы изъятием… А ваш Большаков холодное оружие продал. Чем совершил уголовно наказуемое деяние.
— Кортик он просто дал посмотреть под залог.
Тем же тусклым голосом Кияшко произнесла:
— Есть акт экспертизы, признающий данный кортик холодным оружием, тем более образцом штатного вооружения…
«Учтем», — подумал Смолин и сказал:
— Я ваших тонкостей не знаю… В общем, с ним такое впервые — так и запишите.
— Впервые… — она написала несколько слов. — Теперь об изъятом в вашем магазине другом холодном оружии…
— Это о котором же?
— Вот акт изъятия. У вас должна быть копия.
— Ах, это… Ага, есть копия. Но при чем тут «холодное оружие»? В акте ничего подобного не написано, тут просто: «сабля в ножнах, с эмблемой на эфесе в виде…» и так далее.
— На него тоже есть акт экспертизы. Практически все представленные образцы признаны холодным оружием… Кому оно принадлежит, Василий Яковлевич?
— Мне, — ответил Смолин с тем же туповатым выражением лица. — А что, по этому поводу могут быть какие-то претензии? Мне адвокат давно растолковал все подробно: ни хранение, ни даже перевозка холодного оружия уголовным деянием не считаются.