— Я ж не говорю, что мы прямо сейчас пойдем дальше, — мягко сказал Смолин. — Переночуем здесь, а утречком тронемся. Домов сколько угодно, выбирай любой. Комфорта никакого, ну да одну ночь перебедуем без постели и жратвы, не декабрь, как-никак. Жизнь не кончается…
— Да я понимаю, — грустно сказала Инга, озираясь вяло и тоскливо. — Просто я так надеялась, что здесь приютят и поесть дадут, шла и представляла…
— Стоп! — Смолин почти крикнул: — Собака!
— Где?
— Когда мы стояли наверху, в деревне определенно лаяла собака, — сказал он, повеселев.
— Просто я так надеялась, что здесь приютят и поесть дадут, шла и представляла…
— Стоп! — Смолин почти крикнул: — Собака!
— Где?
— Когда мы стояли наверху, в деревне определенно лаяла собака, — сказал он, повеселев. — У бабки я никакой собаки что-то не заметил.
Он сунул два пальца в рот и свистнул, как Соловей-Разбойник. Склонив голову к плечу, прислушивался, жестом велев Инге помалкивать. Почти сразу же не так уж и далеко раздался в ответ собачий лай — уже не ленивый, какой они слышали возле деревни, а бдительный, сердитый. Судя по звукам, собака пребывала на одном месте…
— Пошли! — сказал Смолин. — С чего мы взяли, что бабка тут — единственный житель? Идем!
Инга двинулась за ним без колебаний, с некоторой надеждой на лице. Смолин, в отличие от нее, не особенно радовался. Ему тем временем пришло в голову, что в этакой деревне, помимо глубоко чокнутой бабки, могут обосноваться еще более неприятные и опасные индивидуумы. Классических беглых уголовничков, забившихся в глушь, опасаться не следует: в последнее время побегов с окрестных зон не было, иначе и в Предивинске, и на дорогах не протолкнуться было бы от вертухаев. Но все равно, здесь вполне может окопаться кодла каких-нибудь бродяг, законченных хануриков, давным-давно подрастерявших и понятия, и просто все человеческое. В наши-то веселые времена всего можно ждать. Самое грустное: с ним и с Ингой в подобном месте можно учинить что угодно, закон — тайга, прокурор — медведь. И никто никогда ничего не узнает. Так что ухо следует держать востро..
Смолин мимоходом провел рукой по карману, проверяя, на месте ли перочинный нож — единственное настоящее оружие, каким он располагал. Не все же могут оказаться настолько простодушны и дремучи, чтобы принять пугач за полноценный наган…
— Ой, вот она! — сказала Инга.
Смолин тоже остановился. Откуда-то из-за крайнего дома выскочила и целеустремленно рысила в их сторону крупная белая собака наподобие лайки. Не добежав метров пятнадцать, она остановилась, села и, вывалив язык, принялась разглядывать пришельцев с несомненным любопытством. Он, точнее — сразу видно было, что это кобель.
Смолин смотрел в оба, пытаясь составить кое-какое первоначальное впечатление об односельчанах сумасшедшей старухи по их собаке.
Кое-что давало пишу для размышлений. Собака не выглядела ни забитой, ни голодной — сытый, ухоженный пес со здоровой шерстью. По крайней мере, кормили его неплохо…
Присмотрев на всякий случай подходящую штакетину, державшуюся на честном слове в полурассыпавшемся заборе, Смолин в целях эксперимента резко нагнулся и, не отрывая взгляда от пса, сделал движение, словно подхватывал камень с земли. Ни малейшей реакции: пес и ухом не повел, не встрепенулся, не говоря уж о том, чтобы пугливо шарахнуться. С этим человеческим движением он определенно был незнаком, попросту не понимал, какую опасность для собаки оно несет. Значит, не забитый, не пуганый. Сытый, ухоженный, спокойный. Рано делать выводы и строить версии, но можно уже составить некоторое представление о хозяевах…
— Люди, вы мне, часом, не мерещитесь?
Они обернулись. Посреди улицы стоял крепкий мужичок в заправленных в сапоги камуфляжных штанах и тельняшке. Немногим моложе Смолина, усатый, с залысинами, крепкий, несуетливый. Через плечо у него был дулом вниз перекинут карабин — вроде бы небрежно, но ясно, что человек умелый при нужде его моментально крутанет на ремне, вскинет к плечу…
Похоже, он был совершенно трезвый.
И одежда не изгвазданная, чистая, опрятная — а сапоги и вовсе начищены пусть не до зеркального блеска, но все равно, до неуместной в заброшенной деревне безукоризненности. Смолин присмотрелся. Сапоги были хромовые, офицерские. Физиономия, впрочем, тоже на первый взгляд армейская .
Моментально выстраивая линию поведения, Смолин ответил столь же непринужденно, без всякого подобострастия, но и уж, конечно, не задиристо, с простецкой улыбкой:
— Неужели так пьете, что можете опасаться… видений? Не похоже что-то…
— Да просто удивился в первый момент, — сказал незнакомец. — В наши места посторонние, да еще сугубо городского вида, давненько не забредали… То-то показалось, что возле бабкиной избы шумят-кричат… С бабкой воевали?
— Скорее уж она с нами, — сказал Смолин, тщательно взвешивая каждое слово. — Чин-чином попытались завязать разговор, а в нас вилы полетели, да вдобавок топором по башке почествовать обещала…
— В своем репертуаре бабка, — усмехнулся незнакомец. — Энкаведешников гоняла и про золото ничего не знала?
— Ага.
— Как по-писаному… То бишь по истории болезни. Она вообще-то наверняка в вас попасть не старалась…