— Не стоит, — отмахнулся Татарин. — К чему… Бродяга?
— Один на льдине, — сказал Смолин.
— Тем лучше, прохожий, тем лучше… — усмехнулся Татарин одними губами. — Один на льдине — это все ж не деловой, есть серьезная разница, а? За тебя меня на спрос не потянут, так что ничего особенно не меняется… Капусту выкладывай, Червонец, не тяни. И линяй куда тебе надо. Извини, не буду размякать душой оттого, что ты когда-то тоже сходил на зону.
— Один на льдине — это все ж не деловой, есть серьезная разница, а? За тебя меня на спрос не потянут, так что ничего особенно не меняется… Капусту выкладывай, Червонец, не тяни. И линяй куда тебе надо. Извини, не буду размякать душой оттого, что ты когда-то тоже сходил на зону. В этой паскудной жизни, Червонец, каждый за себя, только бог за всех, но до него далеко… Звиняй , братка, деньги нужны — а у тебя определенно не последние. Перехитрили тебя, чего уж там, так что не ерепенься, а то я и в самом деле Мишаню пошлю твою зайку в гости пригласить… Ну?
— Знаете что, землячки? — спросил Смолин спокойно. — Беда ваша в том, что воспитывались вы в глухомани и от городских ухваток давно отстали, если вообще были в курсе. В двадцать первом веке живем, если кто запамятовал…
Он отбросил полу пиджака и одним движением вырвал из подмышечной кобуры наган. Навел его на Татарина, коего справедливо полагал самым здесь опасным, и сказал:
— Ну что, крести козыри, Татарин? Пальчики разожми аккуратненько и не вздумай рукой дергать…
Он оценил собеседника совершенно правильно: тот и не подумал глупо дергаться, ни словечка не произнес, вообще не ворохнулся , только губы сжались плотнее да глаза сузились. В следующую секунду Татарин, не сводя глаз со Смолина, не шевелясь, разжал пальцы, и выкидуха глухо стукнулась об пол.
— Шаг влево, — сказал Смолин, для верности указав направление свободной рукой. — Вдоль полок с книжной премудростью, до самой стеночки… Кому говорю!
Двигаясь медленно, будто по льду, Татарин отступал влево бочком-бочком, пока не оказался у стены.
— Скажи своим, чтоб не дергались и смирнехонько шли к тебе, — продолжал Смолин жестко. — Ты ж умный, Татарин, ты огни и воды прошел… Если я тебе в лоб жахну, вряд ли кто меня искать будет по всей великой и необъятной, ты все же, прости за прямоту, не настолько крут…
— Подошли! — бросил Татарин, привалившись плечом к выцветшим, дрянненьким обоям. — Все ко мне подошли!
Первым сорвался с места верзила, пепеливший Смолина взглядом, но молчавший. Следом в нешуточном испуге кинулся мальчишка, отрок долбаный. Последним в шеренгу встал хозяин квартиры, повернулся к беспутному братцу, вскрикнул прямо-таки моляще:
— Серега…
— Ну, что поделать, Колян. При таком раскладе… — оскалился Татарин, не сводя глаз со Смолина. — Червонец…
— Аюшки?
— И что, стрелять будешь?
— Нет, пукать на мотив «Интернационала», — сказал Смолин холодно. — Теперь, Татарин, послушай мой расклад… Я ж тебе говорю, я не интеллигент и в этой жизни видывал виды… Божусь за пидараса, если что, валить буду всех. Вплоть до щенка — свидетели в таком деле ни к чему. Вы мне потом по ночам сниться не будете, уж точно… и вряд ли станете под окном скрестись… У меня налаженный бизнес, Татарин, я в Шантарске не последний человек — и ради того, чтобы так оставалось и впредь, я вас положу… Если дернетесь.
Он видел по глазам, что Татарин к его словам отнесся очень даже серьезно. По спине у Смолина не то что капли пота поползли — рубашка на спине стала мокрехонькой, прилипла к подкладке пиджака.
Нервы у него были не железные, а риск — огромный…
Он с животной радостью отметил, что этим придуркам из глухомани наверняка не знакомы свеженькие городские технические новинки.
Дело в том, что в руке у него чернела безобиднейшая игрушка — пугач, заряжавшийся капсюлями от охотничьих патронов, не способный причинить вред даже инфузории. Только в прошлой жизни эта штука была настоящим наганом. Превеликое множество их до недавнего момента хранилось на армейских складах, а потом какие-то рачительные деятели додумались пустить старые запасы в продажу, переделав заводским образом под газовый патрон, под резиновые пули или просто в безобидные пугачи, продававшиеся каждому желающему. Самый настоящий наган сорок третьего года выпуска, разве что в дуло качественная заглушка вбита, в гнезда барабана вставлены втулки под капсюли — да еще, как уверяет Фельдмаршал, сбита соосность. Но по виду — стопроцентный боевой наган прежнего времени, даже опытные люди поначалу обманывались…
— А попадешься потом? — с ласковой угрозой поинтересовался Татарин.
— Ну, давай прикинем… — сказал Смолин раздумчиво. — Четыре выстрела — это быстро. Пальчиков моих в хате не осталось, разве что на этом… — он кивнул на кучку новодельных «раритетов». — Но я их быстренько по карманам распихаю… Время летнее, август на дворе, народишко кто по грибы подался, кто с работы не вернулся, кто водку глушит… А выскочить мне и из хаты, и из подъезда — три секунды. Вид у меня приличный и располагающий, пока кто-то обеспокоится, я буду далеко. Мне всего-то от подъезда отойти — и докажите потом… При самом лучшем раскладе вас тут найдут только к ночи… если вообще обратят внимание. Провинция, мало ли что грохочет, может, это у Кольки гвозди забивали или там спьяну утюгами кидались… Вы ж местные, ребятки, лучше меня знаете, как тут у вас обстоит с любопытными… Ну кому в голову придет в хату ломиться, заслышав хлопки? Плюнут и на другой бок повернутся… Или ты, Татарин, в самом деле веришь, что уже через полминуты один сосед начнет ноль-два набирать, а полдюжины других в хату бросятся? Нет, серьезно? Объясни мне, если я неправильно все рассчитал…