Елена Прекрасная в замужестве и того краше стала, но красоту свою не акцентировала. Она вдруг в себе другое качество обнаружила, в котором ранее, на фоне смышленых сестриц, ей было отказано.
Воевода Потап с таким удовольствием, с таким вниманием слушал ее речи, что Елена вдруг себя не только прекрасной почувствовала, но еще и умной. И носилась она с вновь обретенным качеством, как кошка с салом носится. А еще младшая царевна, к своему удовольствию, обнаружила, что в воеводином доме она является полновластной хозяйкой, и взялась порядки в нем наводить. Правда, порядки эти и модернизации производились согласно политесу, на иностранный манер, но Потап на все соглашался, лишь бы жена счастьем да довольством светилась. Баловал он Еленушку и не стеснялся этого.
А вот царь Вавила заскучал. Дочки замуж как повыскакивали, так видеть их реже стал. Привык, что в тереме всегда шумно и весело, а без детушек-то дом словно вымер весь. И хоть навещали его дочки частенько, а все не то что вместе жить. Власий с семьей погостить приезжал, внука привозил — так царь Вавила ненадолго развеялся. Но потом сына проводил — и снова печали предался. Одолевало временами Вавилу одиночество. Но государственные дела долго хандрить не давали, да и других занятий у царя было предостаточно. Только теперь Вавила осознал и прочувствовал, каково было бы ему, если б отдал дочек в заграницы замуж. И радовался, что все так хорошо получилось, а зятьев привечал да любил. Частенько случалось собраться вчетвером то на охоту, то на рыбалку, а то и в поход к дальним границам.
Вот и сегодня выдался свободный день, который решили посветить рыбной ловле. Сидел царь на берегу лесного пруда, смотрел на неподвижный поплавок да с зятьями разговаривал.
— Ну и как вам жизнь семейная? — вопрошал он.
— Хорошо, — первым ответил на царский вопрос воевода Потап. — Елена нежна, добра, красива.
— Глупа… — добавил Иван-дурак, одновременно вытаскивая из пруда зеркального карпа.
У остальных рыбаков поплавки не двигались, будто уснули. Это было непонятно, потому что на одном месте сидели — у Ваньки клюет, а остальных рыба почему-то игнорирует.
— На себя посмотри, — огрызнулся было Потап, но потом махнул рукой и рассмеялся. — И пусть! Я на думском совете больше молчу, супротив бояр не оратор, и то бывает, пока все государственные дела обсудим, голова разболится. А домой приду, посмотрю на Елену — бегает, что-то щебечет. И так же мне приятно любоваться ею! И думать рядом с ней не надо. Смотрю и умиляюсь — до чего же она у меня глупенькая!
— И ты, видно, Потап, поглупел вместе с ней, — рассмеялся купец Садко. — Такую охалину над избой выстроил!
— Ну… почему бы не побаловать жену? — Потап улыбнулся, вспомнив, сколько удивления и недоумения в Городище вызвала перестройка дома, которую затеяла Еленушка. — И не охалина это вовсе, а мезонина, ежели на хранцузский манер. А ежели на аглицкий — то солярия, для чаепития, значится. Мне и самому не нравится, но Елена со слезами просила, говорит, мол, по последней хранцузской моде. Вред один от этих хранцузишек, так руки и чешутся пойти на них войной. Понавыдумывают чего ни попадя, а мы тут страдаем.
— А отказать не мог? — поинтересовался царь Вавила, тоже не одобряя причуды младшей дочки.
— Не мог. Не выношу ее слез. — Потап вздохнул. — Да и права она. Из царского терема да в мой дом — все равно что в казарму. Да мезонина еще ничего, не страшно. Еленушка во дворе фонтанарию устроить вздумала… Что делать — ума не приложу!
— Я тут думал, и чего это Елена Прекрасная целыми днями на сторожевой вышке сидит? Оказывается, она в Лукоморье теперь главный дружинник! — Садко не упустил случая подшутить над родственником, подначил Потапа.
— А фонтанарий — вещь в хозяйстве нужная, так что зря ты, воевода, переживаешь!
— Просвети, Садко, — попросил Потап, — а то я всю голову сломал, ум за разум заходит уже, а полезности от того фонтанария так и не нашел!
— Лягушек супружница твоя разводить собирается, — сказал Садко и, глядя на вытянувшееся лицо воеводы, рассмеялся. — А что, будет тебя лягушатиной кормить согласно хранцузскому обычаю! Ежели уж жить на заграничный манер — то полностью!
— А моей Василисе все равно где жить, лишь бы книги были, — похвалился Иван-дурак. — И никаких мезонинов с фонтанариями ей не надобно!
— Жаль мне тебя, Ванюша, — сказал царь-батюшка. — Ведь старшенькая у меня только грамоте и умеет — ни сварить, ни сшить, ни соткать.
— Зато столько сказок знает — не переслушаешь! А все остальное я сам сделаю, чай, руки на месте. И опять-таки, если бы не я, с голоду померла бы, по своей премудрости она поесть забывает… — Тут поплавок снова задергался, по воде заелозил. Иван удилище дернул и вытащил из пруда крупного карася.
— Говорят, кому с женой не везет, тот в охоте да рыбалке удачлив, — снова съехидничал Садко, с завистью поглядывая на рыбину. — Да оно и понятно — Василиса покушать шибко любит!
— А ты, Садко, не дерзи, тебе с женой больше всех повезло, — вступился за Ивана царь Вавила.
— Да, батюшка, Марья, конечно, искусна в делах, но больно уж ревнива, — вздохнул купец. — Ни на минуту от себя не отпускает. Ей, конечно, все равно где жить, но в дороге она из любого подручного материала дом сделает, а как же походная романтика? А когда телегу самоходную смастерила, то совсем туго стало. Телега огнем пышет, а Марья знай себе дрова в топку подбрасывает. Мне эта самоходка страшнее десяти Змеев Горынычей будет, но не покажешь же супруге, что страшно?