Задумались Сварожичи, но никому ничего путного в голову не пришло.
Тут один из сыновей Лели, самый младшенький, говорит:
— А ты, дедушка Сварог, поправку в закон внеси.
— Как это? — удивился Сварог заумным словам.
— Ну это когда совсем нельзя, а при условии определенном — можно, — пояснил востроглазый внучок, запутав Сварога еще больше.
— Ты по-нашему, отрок, говори, — попросил дед, — по-простому.
— Ну это когда на первое место не презумпция виновности, а презумпция невиновности ставится, — совсем уж разжевал непонятную тему младшенький внучек.
Сварог за голову схватился:
— Да объяснит мне кто, чего он советует?!!
— Все очень просто, — снисходительно улыбаясь, произнес солнцеподобный Хорст. — Условие добавь, каковое выполнив, он облик человеческий право имеет вернуть.
— Ага, — воскликнул смышленый Ярила, — как штраф! Сто к одному за причиненный вред.
— Быть посему! — И Сварог посохом об землю стукнул. — Вот что, Велес, как спасешь в звериной шкуре сто жизней за одну отнятую, так указ мой отменяется. — Тут хозяин Ирия посмотрел на внука и спросил: — Как звать тебя, отрок хитромудрый?
Младший сын Лели был смышлен да взглядом востер, словно все видел. Уши у него были огромные, с острыми концами. Лицо спокойное, освещенное достоинством. В одной руке внук камень большой держал да вверх его подкидывал, а в другой — копьецо легкое.
— Проном меня зовут, — ответствовал он чинно, но в глазах мальчишки бесенята так и прыгали.
— Быть тебе, Прон, законником, дела правосудные в мире людском блюсти будешь, — распорядился Сварог.
— Не Прон он — проныра цельная, — прошептал на ухо Усладу Ярила, — с малолетства должность прибыльную, хлебную исхлопотал.
— Должность-то не только хлебная, — так же тихо, чтобы отца не сердить, ответил Уд, — хлебец тот с маслом будет, да еще икрой черною сверху посыпанный. Судейское дело самое прибыльное, вон, даже наш светлый индюк Хорст за него взяться мечтал, да батюшка не согласился. Все сомневался, не знал, кому отрасль ту отдать. Ишь как шустер пацан оказался.
А проныра Прон слышал все и только улыбался хитро, объясняя такие разговоры завистью. Что ж, не чужды боги ничего человеческого!
Царевич Власий только постановление божеское услышал, так сразу в Лукоморье полетел — указ выполнять. И вовремя, потому как страшная беда на Городище свалилась.
Великанша Усоньша Виевна няньку свою верную не дождалась, пошла сама ее искать. Долго искать не пришлось — у самого выхода из царства Легального об няньку Усоньша и запнулась. Подняла она с земли голову Бури-яги да как закричит:
— Ты что ж, кошелка старая, глазки мне строишь?!! Ты скажи, где зад свой потеряла?!!
Но Буря-яга уже ничего сказать не могла, потому как была мертвее мертвого. Когда великанша факт этот окончательно осознала, то крыша у нее совсем съехала, и на место возвратить ее возможности не представлялось. И было отчего крыше Усоньшиной съехать — кто ж теперь будет перламутровую белизну с лица великанского отдирать?
Заревела она страшным голосом:
— А ну-ка, Сволота, бабища каменная, подкинь меня высоко, до самого выходу из царства Пекельного!
Сволота что и сделала. Нагнулась она, ладошку каменную подставила да Усоньшу Виевну наружу выбросила.
Вылетела Усоньша из колодца, что пробка из бутылки вина пенистого, французского. Приземлилась она на широкое седалище, пребольно оземь ударившись. По земле от удара того трясь пошла. Птицы из гнезд выпорхнули, звери из нор вылезли, а Леший — тот проснулся в неурочный час.
Птицы из гнезд выпорхнули, звери из нор вылезли, а Леший — тот проснулся в неурочный час. Рассердился Леший, послал лис да волков узнать, что там такое приключилось. И донесли звери страшную весть — идет по лесу Усоньша Виевна, дочка князя Пекельного царства, да весь люд честной со свету сжить грозится, о чем кричит во всю мощь своей глотки. Леший бороду зеленую, травяную почесал-потеребил да отправил весть в Городище. Наказал птахам лесным о случившемся Домовику рассказать, а тот чтоб царя Вавилу предупредил об опасности. Птахи лесные мигом поручение выполнили, да и Домовик тоже поспешил с царем встретиться, дурные новости пересказать.
Тут покой в Городище кончился, зашумело все, задвигалось. Отроки побежали баб собирать, какие за стенами крепостными на огородах работали, да детей малых, что на лугах и у речки играли. Народ со всех ног к городу несся, чтоб потом ворота крепостной ограды намертво закрыть, пока дружина будет с ворогом биться. Все, кто мог оружие держать, к воинам присоединились. Темной полосой войско за оградой выстроилось, врагиню встретить приготовилось. Или выстоит люд лукоморский супротив беды, или жизнь свою отдаст дорого и с достоинством.
А великанша из лесу выбежала, вытоптав широкую просеку в лесном массиве, и на войско плотоядно глянула.
— Ох знатно я сейчас пообедаю! — зарычала она.
— Ты, нечисть черная адова, еще не поймала, а уж ощипываешь! — взъярился царь Вавила и распорядился дать залп.
Вышли вперед пращники да лучники, и полетел на Усоньшу град камней да рой стрел каленых. Но Усоньша Виевна знай только отмахивается да ближе к Городищу подступает. Тут конная дружина во главе с Потапом навстречу ей кинулась. Мечами машут — да все без толку. Шкура Усоньши Виевны, в царстве Пекельном продубленная, вовсе не протыкается. Ни мечом ее не взять, ни пикой проткнуть. А голову злыдне снести — и вовсе не мыслимо, потому как голова та больно высоко на плечах ее растет, ни ногами не допрыгнешь, ни на коне не доскачешь.