Умник достал пару серебряных колец и вдел их в дырочки, просверленные над правым глазом. За право просверлить эти дырки он долго боролся, говорил, что на общий хвост не претендует, а морда его собственная. Аргумент получился железный — возразить было нечего, поэтому братья хоть и ругались нецензурно, когда он дырки сверлил, но терпели.
Озорник посмотрел на братьев и, заразившись общим настроением, поковырялся в носу, за что немедленно получил два недовольных, осуждающих взгляда.
— Я… это… прихорашиваюсь, — объяснил он, на всякий случай вытягивая шею подальше в сторону в целях безопасности.
— Если бы не общая организма, я бы тебя побил — великое удовольствие из твоего носа козявки таскать! Ты хоть иногда вспоминай, что система нервная у нас одна на всех, и осязать то, чего у тебя в ноздрях залежи цельные, приятности мало, — прошипел Старшой с брезгливым выражением на морде. — А ты зачем это нацепил?
— Чтобы невестам не стыдно было в глаза смотреть, — вздохнул младший, прилаживая к носу темные очки, — после того как мы за ними подглядывали.
— Мы не подглядывали, мы рассматривали, — хором ответили два других брата.
— Не понимаю, в чем разница?
— Подглядывают дурно воспитанные, а рассматривают хозяйственные, — рассудительно произнес Дворцовый, наблюдая за сборами. Что бы ни сделал его любимый сыночка, все для заботливого отца хорошо было, всему сыскивал он оправдание да правильное объяснение.
— Лихо загнул, батя, — рассмеялся Озорник. — Это чтоб невесты, значит, без изъяну были. Как их зовут-то?
— Одну Еленой Прекрасной кличут, — начал Дворцовый, но тут его младшенький перебил.
— Вообще-то они близнецы, — сказал Умник, — но мне интересно, она соревновалась за это звание или присвоила его?
— А что ей оставалось делать? — Дворцовый хитро улыбнулся. — Сестер-то зовут Василиса Премудрая и Марья Искусница — вот и осталось ей то прозвище, какое ее наклонности лучше отражало.
— Искусница? — Озорник задумался и переспросил: — Это что, искусать может?
— Дубина, она в делах искусна, что мне особенно нравится! — Старшой посмотрел на сети паутины, на слой пыли, что совсем скрыл великолепие хрустального дворца, и отдал команду: — Отставить разговоры, летим жениться!
Но не то день был плохим, не то Умнику не нравилась эта идея до такой степени, что сглазил он всю задумку, только сватовство не состоялось. Сорвалось по той причине, что свататься было не к кому. Еще подлетая к царскому терему, Змей Горыныч обратил внимание на удивительную тишину, вовсе не свойственную царскому подворью. Ни одной души вокруг не наблюдалось. Змей опустился перед крыльцом и направился к ступеням, но его остановил грозный окрик:
— Куцы прешь?! Ибо нет никого дома!
— Что, совсем никого? — удивился Старшой, заметив на ступенях маленького старичка.
На старичке была длинная рубаха, подпоясанная красной лентой — явно из девичьей косы стащил, и полосатые портки. Мужичок запустил пальцы в тщательно расчесанную бороду и шевелил ими, выискивая невидимую соринку, и его, Змея Горыныча, нисколько не боялся. А чего ему бояться-то? Домовик за Горынычевым развитием с детства наблюдал, вынужденный слушать рассказы родственника. И знал он змея трехголового, что называется, с пеленок, и куда лучше знал, чем тот сам себя знать мог. А Горыныч раньше никого не видел — ни Домовика, ни какого другого домового. Домовые в гости-то больше по ночам ходили, а ночью Змей спал.
— Ты кто? — спросил Змей всеми тремя головами.
— Я — Домовик, — представился мужичок. В его голосе звучала такая гордость, будто он был самим батюшкой царем.
— А где царь? — хором осведомились Змеевы головы.
— Нетути, ибо по делам отсутствуют, — ответил Домовик, с интересом рассматривая Змея.
Мальцом-то он Горыныча не раз видел, но тогда и не думал, что малявка, каким Змей в детстве был, в этакую громадину вырастет. Домовик только головой покачал — ну чего было Дворцовому так убиваться, спрашивается? Да зверь этот трехголовый только для него сыночка, а для остальных он страшилище лютое — особенно для тех, кто его ночью встретит, да еще и в темном переулке.
— А царевны где? — спросил Старшой, все еще надеясь, что сегодня дела сделаются.
— При нем, ибо от себя отпускать боится, — ответил Домовик, задирая бородатое лицо к солнышку.
— Это еще почему? — Старшой озадачился — что может грозить царевым дочкам?
— Потому и боится, что лихие люди озорничают. На царевен напали, когда те в пруду мылись. Хорошо, спаслись, вот только сраму не оберешься — голышом домой прибежали. — Домовик улыбнулся в усы, вспомнив, какой переполох поднялся в тереме, когда во двор влетели нагие визжащие царевны. Он-то знал, что причиной утреннего переполоха был не кто иной, как стоящий сейчас перед ним Горыныч, но не стал об этом рассказывать. Домовику нравилось пересказывать слухи и домыслы, да и побеседовать он не прочь был. — На пруд все ушли. И воевода с дружиной там, ибо поклялся супостатов проучить. Он воин славный, разберется. А люди вот говорят, что это либо Тмутараканская орда шалит, либо хызрырские племена набег устроили, ибо парни они такие горячие, что даже пруд испарился. И до девок охочи. Царевнам повезло — удрали, а вот невесту у Водяного умыкнули-таки. — И Домовик поглядел на Змея свысока, довольный своей информированностью.