Войдя в комнату Самуила, я поначалу не заметил ничего особенного. Разве что мое появление не вызвало традиционных язвительных комментариев. Господин Ессе, как всегда развалившийся в кресле перед стеной телевизоров, вообще не соизволил отреагировать на мой приход. С другой стороны, мы не так уж часто видимся, чтобы можно было говорить о настоящих традициях. То есть я хочу сказать, Самуил, конечно, глумился надо мной каждый раз, когда я приходил к нему за помощью. Но вдруг сегодня ангел, например, пребывал в особенно благодушном расположении духа? Стараясь не нарушить это его состояние, я поздоровался с умилившей меня самого вежливостью — если память не изменяет, в последний раз я так вежливо разговаривал лет десять назад с деканом в институте, когда вставал вопрос об отчислении.
Никакой реакцией мои старания не были вознаграждены. То есть буквально — ангел даже ухом не шевельнул в знак того, что слышит меня.
Это навело на мысль, что господин Ессе пребывает, напротив, в особенно гадком настроении и потому делает вид, что меня в его доме вообще нет. Обидно, конечно, но куда более привычно. Честно говоря, я даже не представлял, как себя вести с добродушным и веселым Самуилом. Зато как разговаривать с мрачным и ехидным ангелом, я знал.
Однако на мою последующую тираду, полную эвфемистических намеков на близкое родство ангела с такой достойной птицей, как индюк, тоже никакой реакции не последовало. Не считая запоздалой попытки Хайши зажать мой рот моими же руками.
Ангел к оскорблениям остался так же безучастен, как и к вежливости.
Некая мысль, мелькнувшая в сознании, наконец выкристаллизовалась, и я потянул из кобуры револьвер. В комнате не было ни одной кошки. Вообще-то у Самуила три страсти: книги, телевидение и кошки. В его доме горы книг, десяток телевизоров и, думаю, десятка полтора кошек. Подсчитать точное количество беспокойных зверьков мне как-то в голову не приходило, да и вряд ли у меня что-нибудь из этой затеи получилось бы.
Подсчитать точное количество беспокойных зверьков мне как-то в голову не приходило, да и вряд ли у меня что-нибудь из этой затеи получилось бы. В прошлые мои визиты кошки частью возлежали на грудах книг в томных позах, частью носились по комнате, то покидая ее через открытое окно, то возвращаясь тем же путем назад, ели, вылизывались и не особо обращали внимание на нас с ангелом.
Сейчас же я не видел ни одного животного.
И Самуил не подавал никаких признаков жизни.
Мне вспомнилась шутка Хайши. Ангел вроде как не мог умереть, но, с другой стороны, что я знаю об ангелах?
Держа наготове револьвер, я подкрался к Самуилу и убедился, что взгляд его совершенно неподвижен, а зрачки сужены так, что почти не видны. На мое размахивание ладонью перед лицом они не отреагировали. Хорошей новостью было то, что глаза Самуила не помутнели, роговица была влажной. Жив.
«Вик, я чувствую вокруг сильную магию смерти!»
Я поспешил перейти на теневое зрение.
«Апатит твою Хибины! Что это, Хайша?!»
Я тут же вернулся обратно в реальность и шлепнулся на пол между двумя книжными кучами, переводя дух. Хайша подавленно молчала. Похоже, зрелище подействовало на нее даже сильнее, чем на меня.
До этого момента я смотрел на Самуила теневым зрением всего один раз, когда впервые пришел к нему, еще не зная, что под личиной отшельника-книголюба скрывается ангел. Желания повторить этот опыт у меня не возникало — слишком уж подавляющее это было зрелище. В книге Еноха, помнится, ангелы тусовались с людьми постоянно, входили в их дома (судя по Самуилу, явно без приглашения), ели и пили с ними и «возлежали с их женщинами». А еще один библейский персонаж даже боролся с ангелом и неслабо намял ему бока. Ну не знаю, возможно, люди с тех пор измельчали, но я чувствовал себя рядом с Самуилом, словно рядом с доменной печью. Немыслимо было представить, что кто-то может спокойно пить и есть в компании ангела, тем более — бороться с ним.
И все же кто-то боролся с Самуилом и победил его с помощью магии.
В теневом зрении исчезли галдящие телевизоры, кучи книг, да и сама комната. Вокруг, накрытая давящим серым небом, расстилалась тоскливая серая пустошь, пронзительный ветер гнал куда-то серую пыль. С прошлого моего посещения ничего здесь не изменилось, да и не могло измениться. Но в том месте, где раньше незыблемой глыбой восседал ангел, расстелив бесполезные крылья, из серого такыра выхлестнулись гибкие стебли. Они оплетали тело Самуила, как обвивающиеся вокруг Лаокоона змеи в знаменитой скульптуре, только эти «змеи» целиком состояли из тени. Черные стебли подняли ангела примерно метра на два над землей и держали на весу, растянув в некоем подобии богохульного распятия. И похоже, стебли эти были чудовищно сильны — все мускулы гигантского тела окаменели от напряжения, но ангелу лишь удавалось не дать окончательно изломать себя. На моих глазах он со сдавленным рычанием рванул на себя правой рукой, мышцы на мгновение пугающе вздулись, щедро плеснула из-под стеблей кровь, кое-где путы, поддавшись, порвались. Но тут же из оборванных концов вытянулись новые теневые ростки, оплетая освободившуюся руку еще надежнее, чем ранее. Полный боли и бессильной ярости стон разорвал серый мир — так могла бы стонать скала, если бы у камня был голос.