— Я сегодня остаюсь у Джейка, — говорил он и записывал мне номер телефона.
— Я буду у Луизы. Ее родители разрешили мне переночевать в гостевой комнате.
Еще один телефонный номер. Домой он приползал между шестью и восемью утра и спал до начала работы. График у него был чрезвычайно гибкий.
— Мне сегодня к двум, — бормотал он, не открывая глаз.
Или:
— Гарри сказал, что на сегодня я ему не нужен, — и тут же впадал в кому часов до четырех вечера.
Иногда на пороге моей квартиры возникали друзья Марка, которые заходили, чтобы вытащить его куда-нибудь на всю ночь. По большей части это были не друзья, а подружки, маленькие беленькие девочки в младенческих одежках, с косичками в волосах и блестками на щечках. Как-то вечером у моих дверей появилась брюнетка с соской, болтавшейся на розовой ленточке вокруг шеи. В полном соответствии со своими инфантильными туалетами, барышни Марка щебетали, ворковали и пищали тоненькими голосочками, прерывавшимися из-за невесть почему накатывающих чувств, которые ситуация никак не провоцировала. Стоило мне предложить им соку, как в ответ неслось «спаси-и-и-бо» с таким пылким придыханием, словно я предлагал им сулящую бессмертие амброзию.
Если с Фредди Марк был суров, то с девочками он общался без тени превосходства или раздражения. В его словах неизменно звучали нежность и внимательность, с кем бы он ни говорил — с Мариной, Сисси, Джессикой или происходившей из семьи бруклинских стеклодувов барышней по имени Мунлайт. Когда в процессе разговора он наклонялся к ним, его пригожее лицо смягчалось под влиянием искренней нежности.
Однажды вечером, когда Марк где-то гулял с друзьями, я, Ласло и Пинки ужинали в ресторане на Томпсон — стрит. Именно Пинки и завела тогда речь об убитых кошках. До этого мы с ней несколько раз виделись, но никогда толком не разговаривали. Рыжая Пинки Навацки, высокая сероглазая девушка лет двадцати, была обладательницей внушительного, чуть крючковатого носа, придающего всему ее облику некую твердость, и необычайно длинной шеи. Как большинство танцоров-профессионалов, она при ходьбе выворотно ставила стопы, отчего поступь становилась чуточку утиной, но голову при этом она несла, как королева во время коронации.
Мне нравилось наблюдать за движениями ее рук во время разговора. Если Пинки жестикулировала, она задействовала всю конечность, от плеча до кончиков пальцев. Например, локоть сгибался, и рука резко раскрывалась навстречу собеседнику, так что впору было уворачиваться. Но вместе с тем в ее жестах совершенно отсутствовала аффектация. Просто Пинки была в ладу с собственными мышцами, что для многих из нас недоступно. Прежде чем завести разговор о кошках, она наклонилась ко мне, воздев руки ладонями к потолку, и сказала:
— Мне вчера всю ночь снились эти убитые кошки. Наверное, из-за фотографии в «Нью-Йорк пост».
После того, как я признался, что не понимаю, о чем речь, Пинки объяснила, что по всему городу стали находить зверски замученных кошек — освежеванных, расчлененных, проткнутых насквозь металлическими прутьями. Они были приколочены к стенам, болтались над дверями парадных или просто валялись на тротуарах, пешеходных дорожках и на платформах метро.
Ласло добавил, что на каждой кошке непременно красовался какой-нибудь предмет одежды: распашонка, подгузник, пижамная кофточка, спортивный топ, и обязательно две литеры — «С» и «М». Именно буквы и породили слух о том, что эта мерзость — дело рук Тедди Джайлза. Джайлз называл свой трансвеститский портрет в женском платье «Секс-монстр». Начальные буквы двух этих слов с незатейливым кокетством намекали на садомазохизм.
По словам Ласло, свою причастность к умерщвлению кошек Джайлз отрицал, но слухи и всеобщее смятение всячески поддерживал, называя, например, трупы несчастных животных «яростным апогеем мятежного искусства». Он прямо заявил, что завидует пожелавшему остаться неизвестным художнику, но надеется, что именно его, Джайлза, работы вдохновили этого, как он выразился, «преступника/творца», и благословил всех «кошкодеров» на последующие подвиги.
Но тут, конечно, взвились защитники прав животных. В одно прекрасное утро Ларри Финдер обнаружил на дверях своей галереи намалеванные красной краской слова: «Соучастник убийства». А я-то и знать ничего не знал. Вся эта история активно муссировалась в прессе; в новостях по городскому телеканалу прошел отдельный сюжет, но я все пропустил.
Ласло задумчиво жевал, втягивая носом воздух. Наконец он спросил:
— Получается, что вы вроде как и не в курсе, да, Лео?
Я сокрушенно кивнул.
— Да будет тебе, Ласло, — накинулась на него Пинки. — Это ты у нас все видишь, все слышишь. Но не все же такие. У Лео полно других дел.
— Что я такого сказал, — смутился Ласло.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы втолковать им обоим, что я и не думал обижаться. После того как все утряслось, Ласло продолжил:
— Этот Джайлз ради рекламы еще и не такое может сказать.
— Вот именно, — подхватила Пинки. — А на самом деле, может, он тут совсем ни при чем.
— А Билл с Вайолет знают про кошек? — спросил я.
Ласло кивнул:
— Но они уверены, что Марк с Джайлзом не встречаются.