— Но он же не под гипнозом, да и вообще, какой из него истерик?
— Я не говорю об истерии. Язык медицины каждый день меняется. Симптомы заболеваний накладываются друг на друга. Одни понятия трансформируются в другие. Ведь что такое гипноз? Просто снижение сопротивляемости к тому, что тебе предлагают. А у Марка эта сопротивляемость никогда не была очень высокой. На самом деле я хочу сказать вещь очень простую: трудно подчас провести грань между представлением и тем, кто представляет.
Ласло позвонил на следующее утро. Он две ночи подряд не вылезал из клубов, мотаясь из «Лаймлайта» в «Тоннель», из «Тоннеля» в клуб «Мы» и всюду собирая разрозненные куски противоречивой информации. Сходились все источники в следующем: Джайлза в Нью-Йорке нет, он уехал не то в Лос-Анджелес, не то в Лас-Вегас, Марк поехал с ним. Куда — никто толком не знал. В третьем часу ночи Ласло наткнулся на Тини Голд. Она дала ему понять, что может много чего порассказать, но с ним говорить наотрез отказалась, так что теперь, когда Билла больше нет, единственный человек, с которым Тини согласна побеседовать, это «дядя Марка, Лео», и если я завтра подъеду к ней домой часа в четыре, она расскажет мне «всю правду». К тому времени, как я это услышал, «завтра» успело превратиться в «сегодня». Ровно в три пятнадцать я направил стопы по указанному адресу — угол Восточной 74-й улицы и Парк-авеню.
Когда я назвал себя, швейцар впустил меня в роскошно отделанное парадное и проводил до лифта, который сам остановился на седьмом этаже, не пришлось даже кнопок нажимать. Горничная, по виду филиппинка, отворила мне дверь, и я вошел в холл огромной квартиры. Все вокруг было серо-голубым с золотом. Из-за двери, выходившей в коридор, появилась Тини, сделала два шажка по направлению ко мне, замерла и уставилась в пол. Уродливая роскошь обстановки совсем ее поглотила, на фоне столь гигантского пространства она казалась просто крошечной.
— Сьюзи, — сказала Тини, обернувшись к женщине, встретившей меня на пороге, — это дядя Марка.
— Да, да, — закивала Сьюзи, — хороший мальчик, очень хороший.
— Проходите в мою комнату, — произнесла Тини, не поднимая глаз. — Мы там поговорим.
Комната Тини оказалась маленькой, и в ней царил страшный беспорядок. Единственным связующим звеном между этой норкой и интерьером остальной квартиры были золотистые шелковые шторы. На мягком стуле громоздилась гора рубашек, платьев, футболок, а за ним валялись знакомые крылья, придавленные сверху кипой журналов. Письменный стол загромождали баночки, скляночки, флакончики с декоративной косметикой вперемешку с кремами, лосьонами и школьными учебниками. Мне бросилась в глаза стоявшая на книжной полке коробочка лего в фабричной упаковке. Точно такой же конструктор я видел у Марка.
Тини села на краешек кровати, зарылась босыми ногами в ковер на полу и погрузилась в изучение собственных коленок.
— Вы о чем-то хотели поговорить, Тини, — произнес я. — Но почему именно со мной?
— Потому что вы пожалели меня, когда я упала, — ответила она писклявым голоском.
— Вы о чем-то хотели поговорить, Тини, — произнес я. — Но почему именно со мной?
— Потому что вы пожалели меня, когда я упала, — ответила она писклявым голоском.
— Мы очень тревожимся за Марка. Ласло выяснил, что он может быть в Лос-Анджелесе.
— Я думала, он в Хьюстоне.
— Как в Хьюстоне?
Тини продолжала разглядывать свои коленки.
— Я его любила.
— Марка?
Она энергично закивала и шмыгнула носом.
— Мне, по крайней мере, так казалось. Он говорил мне всякие вещи, от которых я шалела. Все становилось можно, просто чума! И сначала было классно. Понимаете, я — то думала, что он тоже меня любит…
На долю секунды наши глаза встретились, потом Тини вновь потупилась.
— Ну и что случилось?
— Уже ничего.
— Но ведь вы расстались уже довольно давно?
— Мы уже два года то сходимся, то расходимся.
Я сразу подумал про Лайзу. Ведь все это время Марк встречался с Лайзой.
— Но у нас вы не бывали, — произнес я.
— Марк говорил, что родители не разрешают.
— Это не так. Самого его действительно одного никуда не отпускали, но друзья к нему могли приходить.
Тини мотала головой взад-вперед, и я видел, как по ее щеке медленно катится слеза. В этих раскачиваниях прошло, вероятно, секунд двадцать, а я все ждал, что она скажет еще хоть слово. Наконец Тини заговорила:
— Сначала все было как игра. Я хотела татуировку на животе, чтобы было написано только одно слово — «Маркер». Тедди нес какую-то чушь, сказал, что сам мне ее сделает, а потом…
Она подняла рубашку, и я увидел у нее на животе два шрама в форме букв «М», нормальной и перевернутой. Буквы упирались ножками друг в друга, образуя одно целое.
— Вы хотите сказать, что Джайлз сделал это… собственными руками? — ошеломленно спросил я.
Она кивнула.
— А Марк?! Марк при этом присутствовал?
— Он ему помогал. Я вырывалась, а он меня держал.
— Боже милостивый! — выдохнул я.
По лицу Тини бежали слезы. Она прижала к себе валявшегося на кровати плюшевого зайца и принялась гладить его по голове, всхлипывая:
— Вы не думайте, он на самом деле не такой, он сначала так ко мне замечательно относился, а потом вдруг начал меняться. Я же сама ему эту книжку дала, ну, про одного богача, который на собственном самолете летает из одного города в другой и в каждом городе обязательно кого-нибудь убивает. Марк ее читал раз, наверное, двадцать.