Стоя перед узким зданием на Восточной 4-й улице между авеню А и Б, я знал, что могу развернуться и уйти, что могу выбросить из головы этих подростков-переростков и их горькие коротенькие судьбы, но я этого не сделал. Вместо этого я нажал на звонок и рывком распахнул дверь. Вместо этого я пошел по коридору первого этажа старого доходного дома, хотя ясно чувствовал, что иду навстречу чему-то гадкому, но вместе с тем понимая, что эта гадость почему-то притягивает меня. Я хотел посмотреть, что это такое, хотел подойти поближе, хотел разглядеть. В этой тяге было что-то патологическое, и, отдаваясь ей, я понимал, что пакость, которую я стремлюсь найти, уже запачкала меня.
Ничего выдумывать я не собирался, но когда сидящая за столом сомнамбулическая девица подняла глаза и посмотрела на меня сквозь красные стекла огромных очков, когда я увидел у нее за спиной стенд с двадцатью обложками «Расколотого мира», на одной из которых Тедди Джайлз подносил к перемазанным кровью губам ложку с отрезанным человеческим пальцем, у меня не получилось сказать правду. Я представился корреспондентом «Нью — Иоркера», объяснил, что пишу статью об альтернативных изданиях и поэтому интересуюсь концепцией их журнала. В карих глазах за красными стеклами не промелькнуло ни тени мысли.
— Я не понимаю, что вы спрашиваете.
— Я спрашиваю, о чем ваш журнал, для чего он создавался.
— А, ясно, — протянула девица. — А про меня вы тоже напишете? Меня зовут Анджи Роопнарин, Ро-оп-нарин, — произнесла она по слогам.
Я вытащил блокнот и ручку и записал крупными буквами ее фамилию.
— Вы не могли бы прокомментировать название? Почему именно «Расколотый мир»?
— Откуда я знаю? Я здесь просто работаю. Вы бы лучше кого другого спросили, только сейчас здесь никого нет. Обеденный перерыв.
— Но ведь уже вечер, половина шестого!
— А у нас рабочий день начинается в двенадцать.
— Понятно.
Я кивнул головой на фотографию Джайлза:
— Вам нравятся его работы?
Анджи вытянула шею, чтобы посмотреть, куда я показываю.
— Ничего. Прикольные.
— Говорят, у него целая свита: Марк Векслер, Тини Голд, еще одна девочка, ее зовут Виргина, потом какой-то мальчик, которого найти не могут, Рафаэль…
Анджи Роопнарин мгновенно насторожилась:
— Вы и про это пишете?
— Главным образом про Джайлза.
Она бросила на меня недоверчивый взгляд:
— Не пойму, чего вам надо. Обычно про такое другие люди пишут, не такие, как вы.
— В нашем журнале много ветеранов, — успокоил ft ее. — Послушайте, вы знакомы с Марком Векслером? Он работал у вас прошлым летом.
— Работал, как же. Тусовался он тут, а не работал. По крайней мере, Ларри ему ничего не платил.
— Какой Ларри?
— Ларри Файндер. Это же его журнал. У него таких полно.
— Ларри Файндер, владелец галереи?
— Что вы удивляетесь? Об этом все знают!
В этот момент раздался телефонный звонок.
— Редакция журнала «Расколотый мир», — произнесла Анджи внезапно оживившимся голосом.
Я одними губами прошептал: «До свидания», — и откланялся. Только на улице я перевел дух, пытаясь унять мандраж, никак не дававший мне вздохнуть. Зачем было врать? Из какого-то безотчетного желания обезопасить себя? Возможно. И хотя я был далек от того, чтобы трактовать свою выходку как моральное грехопадение, но весь обратный путь мне не удавалось отделаться от чувства неловкости и нелепости ситуации, в которой я был смешон и вел себя недостойно. Что до Марка, то любые открытия, связанные с ним, как правило, оказывались из разряда неприятных. У Гарри Фройнда он прошлым летом не работал. Но в журнале Ларри Файндера он, как выяснилось, тоже не работал. Жизнь Марка представляла собой наслоение вымыслов, где один пласт громоздился на другой, а я свои археологические раскопки только начал.
Пока меня не было, Вайолет несколько раз звонила и оставляла на автоответчике сообщения. Она просила зайти к ней сразу же, как только я приду. Когда она открыла мне дверь, то была так бледна, что я первым делом спросил, не случилось ли чего. Она не ответила, а только сказала:
— Я должна тебе кое-что показать.
Я пошел за ней в комнату Марка. Еще с порога я увидел, что там все вверх дном. Стенной шкаф был открыт, и хотя одежда все еще висела на плечиках, полки были пусты. По всему полу валялись какие-то бумаги, рекламные листовки, тетрадки, журналы. Я заметил коробку с игрушечными машинками и еще одну, с открытками, письмами и поломанными цветными карандашами. Рядом с коробками лежали ящики письменного стола. Вайолет наклонилась над одним, вытащила оттуда что-то красное и протянула мне.
Это был швейцарский нож Мэта.
— Я нашла его в коробке из-под сигар. Он был замотан изолентой.
Я смотрел на выгравированные серебряные инициалы: М.Ш.Г. — Мэтью Штайн Герцберг.
— Прости, пожалуйста, — сказала Вайолет.
— Господи, столько лет прошло, — сказал я и потянул вверх штопор.
Когда мне удалось его открыть, я провел пальцем по металлической спирали и вспомнил отчаянный плач Мэта:
— Я же всегда, всегда клал его на тумбочку!
Наверное, я очень устал, потому что какая-то часть меня не стояла на полу, а висела где-то под потолком; очень странное чувство. Оттуда, сверху, я видел комнату, Вайолет, себя, нож Мэта, который я держал в руке. Это странное разделение земли и воздуха, меня парящего и меня стоящего длилось совсем недолго, но после того, как оно закончилось, я чувствовал себя где-то очень далеко, и комната казалась миражом.