Я тогда был частым гостем в мастерской. Билл заказал для меня ключи, чтобы я мог входить без стука, не отвлекая его от работы. Как-то вечером я застал его распростертым на полу. Он лежал на спине и пристально смотрел в потолок. Рядом валялись четыре пустых куба и несколько маленьких куколок. Когда я вошел, Билл даже не шелохнулся. Я сел на стул в углу и терпеливо ждал. Прошло минут пять. Наконец он поднялся и сказал:
— Спасибо, дружище. Мне срочно нужно было обдумать одну штуку. Это касается В.
В другой раз я мог прийти и обнаружить, что он сидит на полу по-турецки и сосредоточенно шьет либо крошечные кукольные одежки, либо самих кукол. Не поднимая головы от своего рукоделья, он весело бросал мне: «Привет!» — и тут же пускался в разговоры.
— Лео, дорогой, — заявил он мне однажды вечером, — как здорово, что ты пришел! Познакомься, это мама О.
Он протянул мне длинную тощую пластмассовую куклу с розовыми глазами.
— Да, да, многострадальная матушка нашего О, собственной персоной. Терпеливая, безответная, но на злодейку, правда, слабовата. Любит хлебнуть.
Он щелкнул себя по горлу.
— Я назвал ее X. А отца зовут У. Он вообще ни разу во плоти не появляется. Это скорее некий символ. Так, маячит себе вдали. Или стоит над душой у О. Бесплотный образ. Но, однако же, сына они зачали и на свет произвели. А что? На пересечении оси X с осью У находится О. Все очень логично. X — это «экс», то есть «бывший». Значит, бывшая, брошенная жена, на которой крест поставили. Кроме того, X — это какая-то неизвестная точка «икс». Но буква X означает еще и «целую», когда стоит в конце письма. Значит, она его все-таки любит. А папеньку, этого самого У, так просто не найдешь, он как «игрек» в задачке с двумя неизвестными. Здорово, да?
Билл захохотал. Звук его голоса вдруг напомнил мне голос Дана. Мой вопрос «А как твой брат?» прозвучал довольно неожиданно, вне всякой связи с предыдущим разговором, но Билл ответил:
— Как обычно.
Он на секунду помрачнел и добавил:
— Все как всегда.
Каждый раз, когда я приходил, на полу или на рабочем столе меня ждали новые герои.
Как-то в марте я увидел в мастерской плоскую фигурку из проволоки, обтянутую тонким муслином, который выглядел не как платье, а как прозрачная кожица. Проволочная куколка стояла на коленях, воздев руки в отчаянной мольбе. Увидев у нее на груди нашитую букву Е, я подумал о святой Екатерине Сиенской.
— Это Ј, подружка О. Она ничего не ест, морит себя голодом.
Рядом лежали две маленькие тряпичные куколки, крепко обнимавшие друг друга за плечи. Поднеся эту сдвоенную фигурку к глазам, я понял, что мальчики — брюнет и шатен — срослись на талии, как сиамские близнецы, и у каждого к груди была пришита буква М. На секунду мне стало не по себе от столь откровенного намека на Марка и Мэтью. Я вертел кукол в руках, силясь угадать в нарисованных личиках какие-то различительные черты, но они были абсолютно одинаковыми.
— А мальчишки, что, тоже здесь будут? — спросил я.
Билл поднял голову и ухмыльнулся:
— Ну, в виде вариации на тему. Я хотел сделать из них младших братьев для О.
Я осторожно положил куколок туда, откуда взял, — на стеклянный куб, стоявший передо мной на столе.
— Ты уже видел младшего брата Марка?
Билл прищурился:
— Прикажете понимать это как свободную ассоциацию или попытку усмотреть скрытый смысл в моих малютках?
— Что, спросить нельзя?
— Никого я не видел. Мне показали карточку — маленький сморщенный младенец с огромным ртом.
Хотя «Путешествия О» никоим образом нельзя было назвать прямым отражением жизни автора и детали во многом не совпадали, я никак не мог отделаться от ощущения, что ожившие буквы, продвигавшиеся от одного короба к другому, — это иносказательная автобиография Билла, переведенная с языка внешнего мира на тайнопись мира внутреннего. Билл как-то обмолвился, что в самом конце О должен исчезнуть — не умереть, а истаять, просто раствориться в воздухе. В предпоследнем кубе он будет уже почти неразличим глазом, бледная тень самого себя, а в последнем пропадет совсем, и в его комнате на подрамнике останется незаконченный холст. Но что Билл хотел написать на этом холсте, я так и не узнал. Думаю, он и сам этого не знал.
В декабре в нашем доме произошла настоящая пропажа, пусть небольшая, но совершенно необъяснимая. На одиннадцатилетие Мэта я подарил ему швейцарский армейский нож с его инициалами, выгравированными на рукоятке. Торжественное вручение ножа сопровождалось краткой лекцией по технике безопасности. Мэт согласился на все «нельзя», среди которых самое важное заключалось в том, что нож нельзя брать с собой в школу. Мэт обожал свой ножик. Он носил его навыпуск на специальной цепочке, прикрепленной к брючному ремню.
— Так он всегда под рукой, — объяснял мне сын, — он же может понадобиться в любую минуту.
Но конечно же дело было не столько в надобности, сколько в некоем символическом значении этой вещицы. Мэт носил свой нож как эмблему мужеского достоинства. Так дворник носит на самом видном месте связку ключей. Он то и дело проверял, на месте ли его оружие, и оно болталось у него на поясе как естественное продолжение его тела. Прежде чем отправиться спать, полагалось благоговейно поместить ножик на прикроватную тумбочку. И вдруг однажды средь бела дня нож исчез. Мэт с помощью Эрики, Марка и Грейс перерыл каждый ящик в стенном шкафу. Они искали под кроватью. Грейс перетряхнула всю постель, чтобы убедиться, что нож не завалился ночью под матрас. Когда я пришел с работы, в комнате все было вверх дном. К зареванному Мэту подступали с расспросами. А он хорошо помнит, что положил нож на тумбочку? А утром он его там видел?