Люсиль встала и вышла из комнаты. Едва за ней закрылась дверь, как меня пронзило раскаяние, острое, как железный шкворень. Люсиль вернулась с темно-коричневым полотенцем в руках. Я вытерся. Никогда еще собственное тело не казалось мне таким неповоротливым. Я чувствовал себя танком, у которого кончилось горючее.
В ванной я с мылом вымыл пенис. Вытираясь точно таким же коричневым полотенцем, я чувствовал, как между мною и тем, что сейчас происходило и происходит, разверзается пропасть и на самом деле меня уже давно нет в квартире. Всего несколько минут назад я желал Люсиль отчаянно и искренне. Я подчинился этому желанию, и оно стало для меня источником наслаждния, но теперь наша физическая близость казалась чем-то далеким, бледным подобием себя самой. Натягивая брюки, я вспомнил, как Джек однажды сказал: «Любой мужик — заложник собственного члена». Только, по-моему, это придумал не он, а художник Норман Блюм. Тем не менее слова звучали у меня в голове, когда я тупо разглядывал стоявшие на подзеркальнике баночки с ночными кремами и ярко-голубой мазок зубной пасты, засохший на краю раковины.
Пробыв в ванной неподобающе долго, я наконец вернулся в комнату. Люсиль в незастегнутом платье все в той же позе сидела на диване. Я почувствовал непреодолимое желание извиниться, но понимал, что делать этого нельзя. Говорить о том, что я сожалею, было бы по меньшей мере бестактно. Я сел рядом, взял Люсиль за руку и начал мучительно строить в голове первую фразу: «Я люблю Эрику… Я сам не знаю, как так получилось… Поймите, Люсиль, это не… Нам нужно серьезно поговорить…» Я отбрасывал одну банальность за другой и в результате молчал как дурак.
Люсиль посмотрела на меня:
— Лео…
Каждое ее слово звучало медленно и отчетливо:
— Я никому ничего не скажу.
Она смерила меня взглядом и плотно сжала губы. Я невольно почувствовал огромное облегчение, хотя мне ни на секунду не приходило в голову, что Люсиль захочет поделиться с кем-то подробностями случившегося. Но в следующее мгновение я вдруг подумал: почему она прежде всего заговорила именно об этом? Почему персонажем разыгравшейся между нами драмы вдруг оказался этот неведомый «кто-то», кому она «ничего не скажет»? Я-то все мучился, как начать разговор, чтобы ее не обидеть! Люсиль обошла меня на полкорпуса как минимум.
Я больше не был ей нужен. Ее желание длилось одно мгновение, было и прошло.
Тем не менее я начал:
— Я очень люблю Эрику. Она — самое дорогое, что у меня есть, и с моей стороны было просто безответственно…
Я замялся. Люсиль с улыбкой смотрела на меня. В этой улыбке, становившейся все шире, не было ни тени самодовольства или сочувствия. Люсиль казалась смущенной. Лицо ее порозовело.
— Мне страшно неловко, — произнес я, запинаясь.
Слова извинения вырвались помимо моей воли. Я поднялся с дивана:
— Может быть, вы чего-нибудь хотите? Стакан воды? Или кофе? Я могу сварить кофе…
Я говорил быстро и громко, надеясь утопить в скороговорке краску смущения на ее щеках.
— Спасибо, Лео, мне ничего не нужно.
Люсиль взяла меня за руку и поднесла ладонь к глазам.
— Какие у вас длинные пальцы, — сказала она. — А ладонь прямоугольная. Я где-то читала, что такая форма руки характерна для людей, наделенных экстрасенсорными способностями.
— Увы, это не про меня, — улыбнулся я в ответ.
— До свидания, Лео.
— До свидания.
Я наклонился и поцеловал ее в щеку, испытывая при этом чувство безумной неловкости. И хотя сильнее всего мне хотелось бежать из этой квартиры без оглядки, я медлил, словно что-то еще должно было между нами произойти. На полу у меня под ногами валялась красно-черная детская игрушка. Я узнал ее. У Мэта тоже были такие. Они называются трансформеры — из автомобиля можно сложить робота, имеющего отдаленное сходство с человеком. В тот момент игрушка находилась в промежуточной стадии: уже не машина, но еще не человек. Сам не знаю почему, я поднял ее с пола — не мог не поднять — и отогнул одну сторону вниз. Теперь она полностью превратилась в робота — две руки, две ноги, голова и туловище. Люсиль пристально следила за моими манипуляциями.
— Омерзительная игрушка, — сказала она.
Я кивнул и положил робота на стол. Мы еще раз простились, и я пошел домой.
Когда я прокрался в спальню и забрался под одеяло, Эрика на мгновение проснулась.
— Как Люсиль? — спросила она.
Я сказал, что все в порядке, просто мне пришлось посидеть с ней, потому что ей необходимо было с кем-то поговорить. Эрика повернулась на другой бок и снова заснула. Ее рука выпросталась из-под одеяла. В тусклом свете мне была видна тоненькая бретелька ночной сорочки на голом плече. Эрика бы никогда не заподозрила измену, и от этой ее доверчивости мне становилось совсем тошно. Будь она из тех жен, которые сомневаются в мужской верности, я бы не так мучился сознанием собственной вины. Но утром я, не дрогнув, слово в слово повторил Эрике свою вчерашнюю ложь. Лгал я настолько убедительно, что события прошлой ночи, казалось, приобрели новую форму — как будто бы в действительности все произошло именно так, как я рассказывал. «Я никому ничего не скажу». Эта фраза связала нас с Люсиль особыми узами, благодаря которым самый факт того, что я с ней спал, мог просто стереться из памяти. В это воскресное утро я сидел за завтраком с Эрикой и Мэтом. Передо мной на столе стояла корзинка с теплыми булочками. Я слушал, как Мэт рассказывает, что Линь, продавец из соседнего магазинчика, уволился и теперь он его больше никогда не увидит. Он говорил и говорил, а я чувствовал зубы Люсиль у себя на шее, видел ее белую кожу и светло-русые волосы на лобке. Мне было абсолютно ясно, что любовной связи она не хотела, и вместе с тем понимал, что ей, несомненно, что-то было от меня нужно. Я говорю «что-то», поскольку дело тут совсем не в сексе, секс — это только форма; и чем дольше я думал, тем больше меня томило предчувствие. Это непонятное «что — то» непременно должно иметь отношение к Биллу.