Пару дней спустя Билл с Вайолет затащили меня к себе ужинать. Разговор перескакивал с Гойи на анализ массовой культуры, которым занималась Вайолет, а потом на новую серию работ, задуманную Биллом, — сто одна дверь, и за каждой комната, — и, наконец, мы заговорили о Марке. У Марка завал с химией. Марк проколол себе губу. Его интересуют только тусовки рейверов. В общем, ничего нового, но я вдруг заметил, что стоит Вайолет заговорить о пасынке, она не в состоянии закончить фразу. На любую другую тему она говорила как обычно — легко, свободно, доводя предложения до логического конца, но все, что имело отношение к Марку, приводило ее в замешательство, и слова повисали без завершающей точки.
Билл в тот вечер изрядно выпил. Полночь застала его на диване. Притянув к себе жену, он громогласно заявлял, что она — самая удивительная и восхитительная женщина на свете. Вайолет осторожно высвободилась из его объятий:
— Ну, все, приехали. Раз ты завел речь о нашей большой и чистой любви, значит, концерт окончен.
— Да все же отлично, — заупрямился Билл. Голос его звучал хрипло.
— Ну конечно, все отлично, — ласково отозвалась Вайолет, легонько проводя пальцами по его заросшей щетиной щеке.
— А ты у меня отличнее всех.
Она улыбалась, и глаза ее смотрели ясно и чисто. От прикосновения рук жены Билл размяк.
— Последний тост, — провозгласил он.
Мы подняли бокалы в ожидании.
— Я хочу выпить за тех, кто мне всех дороже: за мою ненаглядную и несокрушимую жену Вайолет, за моего самого близкого и самого верного друга Лео и за моего сына Марка. Дай ему сил продраться через полосу препятствий, именуемую от-ро-чеством.
Язык у Билла заплетался, и Вайолет улыбнулась. Но Билл еще не закончил:
— Я хочу, чтобы все мы навсегда остались родными людьми, которые никогда не перестанут любить друг друга.
Той ночью никаких уроков фортепиано не было. У меня перед глазами стоял один-единственный человек — Билл.
У меня перед глазами стоял один-единственный человек — Билл.
Так получилось, что я за все лето ни разу не был у Билла в мастерской. Он что-то рисовал, писал, но за свои двери принялся только в сентябре, а я собрался зайти в одно из воскресений, ближе к концу октября. Полуденное небо затянули облака, и стало очень холодно. Я повернул ключ в замке металлической двери и оказался в темном грязноватом коридоре. Внезапно я услышал звук — где-то справа открылась дверь. Это проявление жизни в никем прежде не обитаемом помещении не на шутку меня переполошило. Я повернулся на шум и различил во мраке смотревшие на меня сквозь дверные цепочки два глаза под белыми бровями и чей-то темно-коричневый нос.
— Кто здесь? — прогудел низкий мужской голос, настолько громкий, что я даже удивился, почему нет эха.
— Я знакомый Билла Векслера, — ответил я, сам не понимая, с какой стати я отрекомендовался перед первым встречным.
В ответ он просто захлопнул дверь, за которой тут же раздалось громкое металлическое бряцание и два раза что-то отчетливо звякнуло. Я поднимался по лестнице, размышляя об этом новом жильце, и увидел Ласло, спускавшегося мне навстречу. Я отметил про себя его оранжевые брюки из кожзаменителя и черные остроносые туфли. Когда мы поравнялись, он пробурчал небрежное:
— Привет!
Вдруг Ласло улыбнулся, и я увидел его зубы. Один резец немного наезжал на другой — черта достаточно банальная, но в этот миг я впервые понял, что никогда прежде мне его зубов видеть не доводилось. Ласло остановился на ступеньке передо мной.
— Читал вашу книгу про разное видение. Мне Билл дал.
— И что?
— Класс!
— Ну, спасибо на добром слове, мне очень приятно это слышать.
Ласло продолжал стоять передо мной, переминаясь с ноги на ногу.
— Может, ну, сходим куда-нибудь, поужинаем? Я приглашаю.
Он помолчал, мотнул головой вверх-вниз и забарабанил по своей оранжевой ляжке, отбивая пульсирующий ритм, словно течение его речи перебил ему одному слышимый джазовый мотивчик.
— Вы с Эрикой мне здорово помогли. — Еще пять ударов по ляжке. — Ну, чего говорить-то…
Это маловразумительное «ну, чего говорить-то» прозвучало там, где, по логике вещей, должно было бы находиться: «Так вы согласны?»
Я ответил, что с удовольствием с ним поужинаю.
— Тогда заметано, — отозвался Ласло и побежал вниз по ступенькам.
По пути он постукивал по перилам и потряхивал головой в такт все той же мелодии, звучавшей, очевидно, где — то в незримых коридорах его сознания.
— Что творится с Ласло? — спросил я Билла. — Его как подменили. Мало того, что он мне улыбнулся, так еще и поужинать пригласил!
— Да любовь у него. Большая и чистая любовь с барышней по имени Пинки Навацки. Красивая девчонка, танцует. Выступает с группой «Броукен», знаешь, сплошные подергушки, конвульсии и ноги выше головы. Да ты, наверное, про них читал.
Я отрицательно покачал головой.
— И с работой у него сейчас повеселее. Он эти свои прутики компьютеризировал, так что теперь они движутся. Мне кажется, это интересно. Он выставляется в P.S.I.
— А кто там такой зычный на первом этаже?
— Мистер Боб.
— Я даже не подозревал, что внизу есть комнаты, которые сдаются.
— Ему никто ничего не сдавал. Это самозахват. Просто взял и въехал. Уж не знаю, как ему это удалось, но, как видишь, удалось. Мне он отрекомендовался как мистер Боб. Мы договорились, что владельцу дома я ничего не скажу, кроме того, сам владелец, мистер Айелло, по большей части живет в Бейонне, а в Нью-Йорке почти не бывает.