— А кому бы не нравилось? — без выражения ответил Михалыч. —
Место тихое…
— Значит, у этого, вашего, нет задачи освещать село?
— Ага. Он, вообще-то, не здешний, не того тейпа, просто
прижился как-то…
— Да, я знаю. Вы мне расскажите немножко подробнее, что за
человек.
— Кура Абалиев, шестьдесят пятого года рождения. «Кура» — по-
местному «ястреб». — Он усмехнулся, слегка отступив от
официального тона. — Очень удобно, и оперативного псевдонима
искать не надо, вот он, готовый… Бывший лейтенант Советской
армии, танковые войска. В восемьдесят девятом, так сказать,
самодемобилизовался. Семья была здесь, в Чечне, но куда-то пропала
во всей этой каше. Дальнейшая биография — темный лес. Вроде бы в
«незаконных» не числился, ихний тейп из Надтеречного района, с
дудаевцами всегда был в контрах. Но почему он обретается здесь, а
не в местах компактного проживания тейпа, непонятно.
Ссылается на личные причины. Никаких счетов с однотейповцами
у него нет, это-то как раз проверке поддавалось…
— А все остальное?
— То, что он на самом деле Кура Абалиев, лейтенант и танкист,
уже проверено конкретно. С остальным — полный мрак, и тут уж
ничего не поделать, не от меня зависит. Сам понимаешь, майор, —
агентурная сеть давным-давно разрушена, восстанавливается с
превеликими усилиями, документов нет, да и не везде они
остаются… Что тебе объяснять? Работает он, во всяком случае,
нормально. Все разы, что водил оперов на рандеву, обходилось
гладко. Ваши так сами говорили. К кому вы там ходите, мне знать не
полагается, а значит, и не стремлюсь знать.
Главное, не было до сих пор накладок и жалоб. У тебя что,
есть на него какая-то компра?
— Да нет, — ответил майор не раздумывая. — Просто хочу еще
раз все сам обнюхать… Фиксируют, а? — показал он подбородком в
сторону младого поколения.
— Уж это точно…
— А местные засекают выходы на встречу?
— Боюсь, что да, — признался Михалыч. — Даже наверняка. И
ничего тут не поделаешь — наблюдение у них отлично поставлено, а
окрестности знают лучше любого из нас. Или из вас. Я в свое время
dnjk`d{b`k эти обстоятельства, майор.
Со мной согласились, что ничего тут не поделать… В любом
случае, работать не мешали. Потому, надо полагать, что никакого
вреда для них от этого пока что не было. Они тут прагматики по
жизни, как крестьянам и положено. Не помогают и не мешают.
— А эта недавняя история с похищением может что-то изменить?
— Трудно сказать, майор. Трудно… Непонятная история. О
выкупе, во всяком случае, вроде бы никто пока не заикался. Уж
такое до меня дошло бы…
Непонятно, — повторил он со вздохом. — Этот ихний Алхазаров,
которого сцапали с сыном и племянником, — мужик битый, кому попало
не поддался бы, вовремя заметил бы и отбился. Он у них тут
числится среди местных крутых, не в смысле криминала, а в
рассуждении жизненного опыта, зажиточности и ловкости… И вроде
бы нет в окрестностях бандочек, которым он что-то мог задолжать,
на хвост наступить… Непонятно.
«Еще бы, — мысленно продолжил майор. — Нет в округе других
банд, кроме Джинна с братией. А Джинн с этим кишлаком никак не
повязан — ни старыми счетами, ни кровной местью.
Да и какая может
быть кровная месть, если чеченцев у него — процентов десять от
общего количества? Разве что самодеятельность чья… нет, не
допустит Джинн никакой самодеятельности в ущерб делу. Р-раз и на
манер того, что было под Бихи-Юртом…»
Ну, там было немного по-другому, правда. Там Джинн самолично
положил из ручника восемь человек казанских, выпускничков
подпольного ваххабитского заведения, обучавшего не только теории,
но и практике — с упором на подрывное дело и диверсии. Он искал
агента, подозревал, что агент среди этих восьми. Вот только ирония
судьбы в том, что все восемь были честнейшими ваххабитами, а тот,
искомый, по имени Каюм, как раз и наблюдал это поучительное
зрелище, стоя среди тех, кто был вне всяких подозрений…
— Вообще, нам бы усиление не помешало, — прервал его
размышления Михалыч. — Тут по автостраде в последнее время
повадился муфтий Мадуров ездить, со свитою.
А он, сам знаешь, тоже проходит как «социально близкий», меня
задергали, настрого требуют обеспечить безопасность… а с кем?
Мне всего-навсего два срочника приданы, у старлея тоже не рота…
Ты не подумай, что я тебя своими проблемами гружу, просто
обстановку обрисовываю как можно выпуклее…
— Да я понимаю, — сказал майор. — И спецтехники у тебя нема?
Для перехватов, скажем?
— Откуда спецтехника? — грустно сказал Михалыч. — Рация есть,
но обыкновенная. Хорошая, правда, со скрэмблером. А так… Мне ж
тут особых задач не ставят, но спрашивают, как водится, за все
сразу… — Он помялся и все же предложил:
— Может, по стопарю? В малой пропорции?
— Чуть погодя, — сказал майор. Подошел Доктор Айболит и,
поощренный взглядом отца-командира, доложил:
— Разместились. Все обустроено. Там вас, товарищ майор, какой-
то аксакал добивается…
— Какой еще аксакал?
— Авторитетный такой, — сообщил Доктор Айболит. — С приличным
иконостасом.
Весь из себя такой бывший советисы зэвсэгт хучин <Советские
Вооруженные силы (монгольск ).>, я бы выразился…
— Ладно, шагай, — хмуро приказал майор. Глядя вслед
удалявшемуся Доктору, Михалыч поинтересовался:
— Слушай, а что это у тебя этот бородатый все время на каком-
то непонятном языке изъясняется?
— Потому что раздолбай, — вздохнул майор.
— Нерусский?
— Да если бы… Ну, я пошел. Встретимся попозже, если что…
Он кивнул особисту и быстрыми шагами направился к дому без
крыши — как оказалось, недостроенному районному Дому культуры,
начатому еще в советские времена, а потом, как нетрудно
догадаться, из-за всех последующих событий оставшемуся бесхозным.
Остается только удивляться, почему хозяйственные крестьяне до сих
пор не растащили его по кирпичику — здесь столько полезного в
справном хозяйстве…
Там уже все было обустроено, как надлежит: пулемет у крыльца,
часовой, костерок под чайником на треноге, в одной комнате — судя
по обширности, предназначавшейся на роль актового зала —
развернули аппаратуру рэбовцы, в другой аккуратно сложены рюкзаки
и боеприпасы. В третьей на покрытом брезентом ящике восседал
сухонький старикан в темном костюме и белой капроновой шляпе
времен Хрущева.
Возраст горского народа не всегда и определишь, но тут с
одного взгляда ясно, что старик, пожалуй что, разменял восьмой
десяток, — маленький, сухопарый, весь в глубоких складках морщин,
но еще пытается смотреть соколом.