Справа, на протяженном склоне, — двухэтажное здание без крыши, с
незастекленными окнами. Неподалеку от него — блокпост: три
выцветших палатки, «бэха», развернутая башенным орудием к большой
дороге, два низких строеньица из неизбежных бетонных блоков,
пулеметное гнездо, часовой у шлагбаума из стального троса, сейчас
лежавшего на земле. Обычная картинка.
— Двинулись, — приказал майор.
— Идет передача. Они навели справки на блокпосту и малость
успокоились.
— Мелочь, а приятно…
Шагая по выщербленному временем асфальту, майор повторял в
памяти кое-какие наставления, написанные серьезными людьми очень
давно, но актуальности ничуть не утратившие.
«Крестьяне не так просты, как кажется. Они свободолюбивы,
трудноуправляемы, хитры и изворотливы. Первейшая жизненная задача
крестьянина любой национальности — выжить. Выжить при любом
политическом процессе. Власть меняется, а крестьяне остаются.
Крестьяне инстинктивно и постоянно собирают абсолютно всю
жизненную информацию, из которой делают быстрые и безошибочные
выводы. Они наблюдательны от природы, обладают способностью быстро
сопоставлять факты и мгновенно просчитывать ситуацию. Нельзя
играть с крестьянином в психологические игры, особенно если
инициатива исходит с его стороны.
Психологически переиграть крестьянина невозможно — его
мышление происходит не столько на логическом, сколько на
психоэнергетическом уровне. Крестьянина можно обмануть, но
провести — никогда.
Слабое место крестьянина — страх. Именно страх перед
равнодушной жестокостью обстоятельств делает крестьянина
сговорчивым, очень сговорчивым.
Его разрушает страх перед реальной силой, непреклонной и не
приемлющей психологических провокаций. И чем больше гонора у
крестьянина снаружи, тем больше животного и парализующего сознание
страха внутри. Заскорузлое мышление жадноватого от природы
jpeqr|mhm` определяется текущим моментом — выгодно ему или нет.
Властям помогают недовольные и обиженные, а также из чувства
мести, былой зависти, просто из пакости — крестьянин обидчив,
злопамятен и мелочен».
За свою службу майор не раз успел убедиться, что подобные
наставления писаны людьми, прекрасно знавшими свое ремесло. И
пользу приносят нешуточную.
Беда только, что в конкретном случае у майора не было рычагов
воздействия, вызвавших бы страх. Наоборот, ему категорически
предписано, несмотря ни на что, оставаться сраным дипломатом во
фраке. А это плохо, между нами говоря. В иных ситуациях лучшее
оружие как раз и есть внушаемый другой стороне страх…
— Стой, кто идет? — молодцевато выкрикнул часовой.
— Скажи пехоте по-монгольски, — усмехнулся майор.
Доктор Айболит обрадованно отбарабанил:
— Улсыг аюулаас хамгаалах байгууллага! -И, видя, как у
часового на лице изобразилось тупое удивление, осклабился:
— Проще говоря, группа «Георгин». Предупреждал тебя командир
про такую? Вот и вызови командира, боец, шустренько!
…Здешний командир, старлей с ухоженными светлыми усами, был
совсем молодой, но на вид расторопный. Особист оказался постарше,
уже малость провяленный жизнью» почти ровесник майора. Он пока что
молчал, неслышно передвигаясь за ними по склону, а старлей говорил
и говорил, показывая сигнальные растяжки, характеризуя местность,
кратко и емко вводя майора в курс того необходимого минимума, что
в данной ситуации полагался.
Все было дельно и правильно, но
понемногу майор стал отмечать, что здешний комендант чересчур уж
упирает на нейтралитет села, на сложившиеся, знаете ли,
традиционные отношения мирного сосуществования, всецело
одобренного командованием, а через него — и теми, кто повыше…
Он ничего не сказал вслух. Хотя выводы для себя сделал. Что
поделать, такова се ля ви. Старлею очень нравилось стоять именно
здесь, где практически не стреляют, где лишь изредка замаячит на
горизонте разведка душков, которую в первую очередь постараются
отогнать сами обитатели кишлака. Уютное местечко посреди войны,
где этой самой войны словно бы и нет.
И глупо было бы ставить старлею в вину эту потаенную радость
— инстинкт самосохранения человеку свойствен даже сильнее всех
прочих инстинктов, дело житейское. И все же был тот легонький
страх, что прочитывался где-то под поверхностью, — опасался
старлей, что появление загадочной группы может, чего доброго,
нарушить прежнюю идиллию, опасался, что уж там.
А потому вызывал у майора чувства сложные и отнюдь не
благостные: от легкой неприязни до разочарования непонятно чем и
кем…
Он покосился через плечо. Метрах в ста от них, у ветхого
заборчика, торчала стайка местных пацанов, открыто наблюдавших за
новоприбывшими. Хорошо еще, от этих не приходилось ждать пули в
спину или брошенной гранаты, как случалось в иных местах, но все
равно, ручаться можно, они тут торчали не просто так. Юные друзья
пограничников — с учетом местной специфики. Глаза и уши местной
контрразведки, как ее ни именуй. Не мешает учесть, что
доморощенная ГБ, пожалуй что, работает в десять раз эффективнее и
ревностнее любой аналогичной государственной службы, потому что
лишено и тени бюрократии, являет собою плоть от плоти и кровь от
крови села, скорее уж деталь живого организма даже.
Бактериофаги, мать их так…
— Обстановка в последние два дня несколько напряженная, —
хмуро сообщил старлей. — Позавчера на одном из дальних пастбищ
исчезли трое местных. По всем признакам, похищены. Двое — молодняк
aegsq{i, а вот третий — человек в селе авторитетный, справный
хозяин. Местные в округе рыщут группами, ищут следы…
— Мы встретили дозор.
— Ага. Их там столько… В местной самообороне стволов
двести.
— Конкретные подозрения на кого-то есть? — Вопрос был обращен
непосредственно к особисту Михалычу.
— Трудно сказать, — подумав, ответил тот предельно взвешенно.
— Агентуры у меня в селе нет, а всю исходящую от них официальную
информацию сто раз профильтровать следует… Вроде бы совершенно
немотивированная акция.
— А… этот? — спросил майор.
— У него нет задачи освещать село, — ответил особист.
Перехватив их взгляды, старлей словно бы оживился:
— Я вам больше не нужен, товарищ майор, такое впечатление? У
вас свои дела пошли…
— Да, вот именно. Можете идти.
— Есть! — браво воскликнул старлей и, четко повернувшись
через левое плечо, направился к блокпосту.
— Нравится ему здесь, а? — не глядя на собеседника, спросил
майор.
— А кому бы не нравилось? — без выражения ответил Михалыч. —
Место тихое…
— Значит, у этого, вашего, нет задачи освещать село?
— Ага.