Незаметный для посторонних обмен взглядами мгновенно внес
ясность — Остап прекрасно понял, что получит пулю при первой же
попытке перепрыгнуть во дворик, суливший массу выгод с точки
зрения захвата заложников. Он, однако, сдался не сразу, чуть
шевеля губами, пообещал:
— Уйди, взорву…
— А успеешь? — таким же злым и быстрым шепотом ответил его
противник. — Назад, сука, наз-зад…
И сделал плавный шажок вперед, все так же нехорошо,
напряженно усмехаясь, держа руку под курткой.
— Взорву…
— Пузом накрыть успею, если бросишь… Никто в садике, так уж
обернулось, не обращал на них внимания — ни детишки, ни
воспитательницы, поскольку ничего необычного и не происходило.
Друг против друга стояли два тихих, трезвых мужика, и только…
Тихонечко, держась так, чтобы никто не зашел ему за спину,
Остап стал отступать вправо по улице. Судя по быстрым взглядам,
которые он бросал по сторонам, большая часть противников была им
уже расшифрована. Беда в том, что он, пребывая в крайнем
напряжении нервов, мог принять за оперов совершенно случайных
прохожих, которые на улице тоже имелись, и тогда…
Старенькая «Газель» с открытым кузовом появилась откуда-то
слева. Водитель смотрел себе вперед, не обращая никакого внимания
на странного, шагавшего бочком-бочком прохожего, зачем-то
прижимавшего правую руку к груди, словно там у него болело.
Это и называется — время принятия решения…
Остап кинулся к машине — должно быть, его успокоило то, что
водитель имелся в кабине в единственном числе, а в кузове с
низкими бортами никого вроде бы не наблюдалось…
В последний момент, когда Остап был уже в полуметре от
дверцы, в кузове во весь рост распрямился человек и, коротко
размахнувшись, надел ему на голову картонную коробку, в днище коей
имелся крестообразный надрез, а внутри была насыпана добрая
ophcnpxm скверного табаку.
Благодаря надрезу коробка наделась на голову надежно и
прочно, словно винт вошел в гайку. Задохнувшись табаком и
ослепнув, Остап мгновенно выбыл из строя, а человек из кузова и
его напарник, моментально спрыгнув на асфальт, повалили его
навзничь, занявшись гранатой, которой за пазухой и не оказалось
вовсе чистый блеф, ребята, примитивный блеф, наш герой, судя по
всему, очень хотел жить и вовсе не собирался играть в камикадзе…
Пистолет, правда, за пазухой отыскался, но это уже даже и
неинтересно…
Его так и забросили в кузов, с коробкой на голове, люто,
надрывно кашлявшего, прежде чем вокруг успели что-то понять.
Детишки, оказавшиеся ближе других к забору, успели, правда,
заметить кое-что из странных забав взрослых дядек, но это уже не
имело значения. «Газель» стремительно удалялась, а в кузове,
отвесив перхающему пленнику последний пинок, Костя вслух
констатировал:
— Нет, мужик, ты не камикадзе… — И нервно хохотнул:
— Гнида такая…
А молодой человек в куртке, шумно вздохнув и покрутив
головой, преспокойно вышел из садика через калитку, прежде чем у
него успели поинтересоваться, что он здесь, собственно, делает.
В общем, никто из посторонних ничего и не заметил — так
частенько случается, если действовать на глазах у многочисленных
свидетелей так, словно их, свидетелей, не существует вовсе,
работать молниеносно и нагло.
Никто просто не успевает ничего
понять, не получает достаточно информации к размышлению…
…Украшенный наручниками Скляр, которого ввели под белы
рученьки на его бывшую явочную квартиру, ступал брезгливо, прямо-
таки по-кошачьи приподнимая ноги, чтобы не замочить начищенные
штиблеты, не потерявшие своего безукоризненного блеска после
недавней возни. Чуть поморщился, когда его без особых церемоний
усадили на стул, бдительно нависая по бокам.
— Ну, здравствуйте, «пан сотник», — сказал человек, сидевший
у стола с компьютером, неприметный такой человек, ничем внешне не
примечательный. — Вот и свиделись наконец. Душевно рад. Видите ли,
это я вашим делом занимаюсь последние восемь месяцев, так что,
сами понимаете, и в самом деле искренне рад видеть вас во плоти и
крови. Зовут меня просто — капитан Токарев. Хотите соблюсти
формальности, именуйте гражданином следователем — а впрочем, как
хотите.
— Это не ваш ли дедушка знаменитый пистолет выдумал? —
спросил Скляр спокойно. — Вернее, слизал с бельгийского браунинга,
второго номера?
— Да нет. Вроде бы не родственники… Начнем, а? Я надеюсь,
вы не будете закатывать глаза и заламывать руки, возмущаясь
произволом в виде незаконного задержания? Смешно ведь, а? — Он
двумя пальцами поднял за уголок паспорт. — Конечно, с этой вашей
краснокожей паспортиной еще не работали глубоко, но, учитывая вашу
личность и бурную биографию, и так ясно, что перед нами
стандартная липа… И никаких ошибок, никаких двойников, никакого
вашего рокового сходства с разыскиваемым нами супостатом… Вы —
тот самый супостат и есть, договорились? Скляр, он же Швитко, он
же Мануков, он же Смок и Максуд…
И прочая, и прочая… Так как, признаем оба этот факт?
— Пожалуй, — сказал Скляр настороженно. — Хотя… Скажем так,
в известных пределах.
— То есть?
— Я не отрицаю, что я — Скляр. Допустим, и Швитко тоже. Но
если признаю, что — Мануков или Смок, вы мне можете автоматически
opedzbhr| что-нибудь абсолютно для меня неприемлемое…
— Резонно, — кивнул Токарев. — Подберем такую формулировку:
вы — тот самый Скляр, замешанный в разного рода предосудительных
шашнях с чеченскими боевиками… впрочем, «чеченскими» в данном
случае именуются не одни лишь этнические чеченцы, в первую очередь
даже не они… Как формулировка?
Скляр усмехнулся:
— Вот и доказывайте мне, только аргументированно…
— А на самом деле вы в данный момент лихорадочно пытаетесь
догадаться, что именно нам может быть известно?
— А вы на моем месте держались бы иначе?
— Скляр, вы читали «Майора Вихря»?
— Классику жанра? Ну конечно.
— Хорошо помните?
— Да более-менее.
— Есть там такая сцена, — сказал Токарев. — Когда Вихрь
попадает в гестапо, ему там говорят чистую правду: «Мил человек, у
нас совершенно нет времени держать вас в камере и долго
разрабатывать по всем правилам…»
— Вообще-то, там иначе говорят…
— Ну, не цепляйтесь к словам. Мы же не на экзамене по
литературе. Я просто-напросто хочу вам сразу объяснить, что
нахожусь примерно в том же положении, что и собеседники майора
Вихря.