Парой секунд позже он, успев все-таки что-то такое
сообразить, уже вскочил, весь в пыли, как черт, потянулся за
пазуху — но на нем уже сидел Костя, выкрутив правую конечность и
прижимая рожей к полу, а Курловский, мигом погасив фонарь, замер в
углу, направив на дверь ствол автомата. Уже работая, оба слышали,
как в соседней комнате возникло шевеление, негромкая возня.
Приподняв пленного и прикрываясь им, как щитом, Костя навел
на дверь дуло «Вектора».
— Эй, как там? — тихо окликнул из соседней комнаты знакомый
голос.
— Хоп! — с превеликим облегчением ответил Курловский.
Судя по тишине, Сергей с Булгаком уже успели скрутить того,
кто обитал в маленькой комнате.
Так и есть, конечно, — Сергей головой вперед втолкнул в
комнату скрюченную в три погибели фигуру, предусмотрительно держа
у ее виска пистолет и шепотом увещевая:
— Пискнешь, сука, — прикончу…
Заранее нарезанная на соответствующие куски веревка была
разложена по карманам. Обоих пленных быстренько связали и
хозяйственно положили под стену, в уголок, чтобы не мешали
перемещениям Повесили на место импровизированные занавески. Тогда
только Костя достал рацию, нажал кнопку и кратко сообщил:
— Четыре. Четыре.
— Ноль. Ноль, — обрадованно откликнулась рация голосом майора
Влада.
На этом радиопереговоры и свернули — а о чем, собственно,
рассусоливать?
Они доложили, что все в порядке, а командир ответил, что
понял. Какие тут, к черту, долгие дискуссии?
Включив фонарик и держа его так, чтобы луч не поднимался выше
подоконника, Курловский осветил пленников, чтобы определить, кто
из них Исмаил. Запихнул более молодому в рот найденную здесь же,
на полу, тряпку, присел на корточки рядом с «народным целителем» и
шепнул ему на ухо:
— Говорить будем?
— Ссс… — только и прошипел тот, очевидно, собираясь изречь
какое-то нехорошее слово, начинавшееся с этой именно буквы.
Курловский встряхнул лежащего, тот клацнул зубами и ничего
больше не сказал. Капитан ласково зашептал ему на ухо:
— Слушай, целитель, ты человек пожилой, а значит, давно
живешь, привык жить… Не будешь говорить, зарежу к чертовой
матери. — И, подкрепляя угрозу, приложил к шее лежащего лезвие
ножа.
Тот презрительно процедил сквозь зубы пару фраз — в том духе,
что пленивший его самая натуральная собака и собачьей же смертью
подохнет, а вот он, Исмаил, наоборот, смерти нисколечко не боится,
как гордый сын чеченского народа.
— Ты мне тут не чирикай про чеченский народ, — поморщился в
темноте Курловский. — Ну какой ты чеченец? Ты, Далгатов, и вовсе
даже аварец, я точно знаю… А впрочем, давай попробуем. Вот заори
во весь голос, чтобы вокруг всполошились, — и я тебе тут же
перехвачу глотку… Ну, рискнешь?
Сам он рисковать ни в коем случае не собирался, а потому
держал нож так, чтобы при первом же звуке, исторгнутом пленником,
мгновенно отправить его к праотцам. Однако время шло, а пленный
все не кричал.
— Ну, то-то, — резюмировал Курловский. — Будет он тут
смертника изображать… Далгатов, какой из тебя смертник — курам
на смех. Какого ты вообще рожна в это дело впутался? Сидел бы себе
в родном Дербенте, мошенничал по-старому с амулетами и волшебными
кусочками лунного камня, украдкой купленного у НАСА.
Какого ты вообще рожна в это дело впутался? Сидел бы себе
в родном Дербенте, мошенничал по-старому с амулетами и волшебными
кусочками лунного камня, украдкой купленного у НАСА… Зачем тебя,
дурака, на старости лет в политику понесло, ты всегда по уголовным
статьям ходил…
— Ты что, дербентский опер? — придушенно изумился целитель.
— А ты как думал? — отрезал Курловский. Он в жизни не бывал в
Дербенте, даже проездом, о хозяине явки знал лишь то, что сообщили
опера, но, понятное дело, не собирался посвящать Исмаила в такие
тонкости, пусть и дальше думает, что его ведут от самого
Дербента…
— Только ты, экстрасенс вшивый, заигрался, — продолжал он
неумолимо, поглаживая шею Исмаила кончиком клинка с ловкостью
опытного брадобрея. — Совсем забыл, что тут война, никто тебе не
станет бегать за адвокатом, и прокурорского надзора в окрестностях
вовсе нету. Будешь молчать — размахну, к чертям, глотку, мне
молодой все расскажет, он еще пожить не успел…
— Он не расскажет, — заторопился Исмаил. — Это — «черный
балахон», от него толку не добьешься ..
Его связанный сосед активно заворочался, издав невнятное
шипенье, попытался пнуть собрата по несчастью, но Сергей вовремя
откатил буяна в сторону, придавил глотку подошвой и тихонько, но
внятно посоветовал:
— Тихо лежи, отдыхай, паскуда… «Ага, — подумал Курловский.
— «Балахончик», значит. Видывали мы их, отморозков…»
Пару раз он с ними сталкивался — юные смертнички, которым по
лютому фанатизму, проистекавшему от общей неразвитости, терять
было абсолютно нечего.
Видывал, как эти орелики, в черном с ног до головы, в глухих
капюшонах, шли в полный рост посреди улицы и поливали свинцом во
все стороны. Необстрелянные солдатики, был такой грех, от них
поначалу бегали, но потом сообразили, что «балахоны», хоть и
глубоко отмороженные, однако все же не бессмертные. И ничего,
наладилось толковое огневое противодействие, еще ни один фанатик
не научился пули ртом ловить…
— Ну, так… — задумчиво произнес Курловский. — Судя по тону
и реплике, ты, родной, уже во многом раскаиваешься, не правда ли?
И готов сотрудничать с законной властью? Это ты правильно. Лучше
сидеть в СИЗО по легонькой уголовке, чем за нами числиться по
статье о терроризме… а то и вообще среди неопознанных трупов
обретаться. Ну, каким ветром тебя из Дербента сюда занесло?
— Люди попросили… За хорошие деньги. Нужен был человек вне
всяких подозрений. Нож убери подальше, а то еще в темноте
промахнешься…
— Ну, далеко не уберу, а на самую малость… — Курловский
слегка отвел лезвие. — Продолжаем…
— Я по-настоящему наловчился с этими травами… Даже ваши,
офицеры, берут… Травы и вправду помогают…
— Не спорю, — сказал Курловский. — Если б ты еще при этом не
выдавал бараньи бабки и махачкалинские камушки за старинные
горские амулеты — цены б тебе не было, народный самородок…
Ладно, хватит лирики. Сегодня кого-нибудь ждешь?
Лежащий молчал.
— Слушай, не тяни, — поморщился Курловский. — Жизнь твоя в
данный момент копейки не стоит. Скажу тебе по секрету: нам важно
не словить курьера — все равно придет какой-нибудь обормот,
которому поручили отнести обычное письмо из одного места в другое,
и не более того, а всего-то навсего ликвидировать твою «малину».