Так и не получив разрешения приблизиться, мы смотрели издали, как они вытряхивают из рюкзаков плоские консервные банки — прямо в таз с кипятком, выплёскивающимся и шипящим, и как вьются на поверхности бурлящей воды отклеившиеся разноцветные этикетки. Как они снимают с себя куртки, брюки, шапки, перчатки — и бросают всё, даже опустевшие рюкзаки, в костёр, который вначале захлёбывается, неспособный сразу пожрать такую огромную порцию, исторгая возмущённые клубы едкого сырого дыма, а затем всё же медленно принимается за дело. Как потом, полуголые, закопчённые, они стягивают с лиц респираторы. «Ничего не забыли?» — спрашивает Серёжа; на щеках у него видны ярко-красные отметины от ремешков. «Вроде всё», — говорит Лёня, подумав, и с размаху, с наслаждением швыряет свой респиратор в огонь.
— Мы не взяли ничего, что нельзя прокипятить, — объяснил Серёжа с полным ртом — потом, после, в старом доме, куда мы все вернулись, потому что именно там находился наш единственный стол и там же оставалась вся наша еда, если, конечно, не считать консервных банок, остывающих снаружи, к которым никто из нас пока не нашел в себе силы притронуться. — Крупы, макароны, сахар — там все было вскрытое, нельзя было брать.
Они сидели с Лёней друг напротив друга и жадно, обжигаясь, глотали дымящуюся варёную рыбу, почти не жуя, — всклокоченные, с мокрыми волосами, с почерневшими от усталости лицами.
— Как же вы, — жалобно сказала Марина и протянула руку к Лёниной щеке, и не коснулась её, — что же вы, столько еды с собой, и голодные?
— Некогда было кипятить, — отмахнулся Лёня, криво улыбаясь. — Я хотел банку в костёр бросить — Серёга не дал. Жадный у тебя мужик, Анька.
— Потому что надо наверняка, — хмуро сказал Серёжа, перестал жевать и отложил вилку; по тому, как быстро погасла Лёнина улыбка, стало ясно, что спор этот происходит не впервые.
— Ну хватит, — начал Лёня раздражённо, — месяц на морозе, а то и два, да что там осталось.
— А ты вирусолог, да? — перебил его Серёжа, шумно отодвигая стол, — ты всё знаешь? Надо наверняка!
— «Наверняка»! — прорычал Лёня.
— А ты вирусолог, да? — перебил его Серёжа, шумно отодвигая стол, — ты всё знаешь? Надо наверняка!
— «Наверняка»! — прорычал Лёня. — Наверняка — это тут сидеть и носа не высовывать. Вот это наверняка. А сутки разгуливать с этим презервативом на морде — это что? Может, мы рано их сожгли? Может, ещё недельку надо было — ну, чтоб точно наверняка?
— Может, и рано! — яростно сказал Серёжа и поднялся на ноги. — Может, нам вообще не надо было возвращаться!
— Так, — сказал папа и положил на стол между ними большую желтоватую ладонь, — стоп. Ну-ка, рассказывайте, в чём дело.
Серёжа снова сел и, с отвращением оглядев недоеденную рыбу, отодвинул тарелку; и пока он говорил, Лёня молча кромсал вилкой свой остывающий ужин, превращая его в серую неаппетитную кашу, но ни разу при этом уже не поднял вилку ко рту.
В первый день они базу не нашли. Да, у них была подробная карта и компас, и, если верить тому и другому, им следовало просто идти на северо-восток по старой грунтовой дороге, огибающей вытянутое, узкое озеро Лубоярви вдоль верхней его кромки, — именно там, с другого конца озера, к берегу жался бледный кружок с надписью «Лубосалма». Хотя маленькая эта деревня вот уже тридцать с лишним лет оставалась необитаемой и служила теперь не более чем временным пристанищем для сезонных столичных рыбаков и охотников, двухкилометровая карта по-прежнему безразлично фиксировала место, где находились и она, и десятки других давно опустевших крошечных финских поселений. Грунтовка, ведущая к границе, проходила в том самом месте, где почти полгода назад мы наткнулись на пустую пограничную «шишигу», не заметить эту дорогу и заблудиться было невозможно, это была широкая ровная полоса, проложенная между деревьев, но по ней уже много месяцев не ездил никто, и теперь её покрывал толстый слой нехоженого снега. А лыж у них не было.
Большую часть пути снега было по колено, но попадались и перемёты, где дорога неожиданно уходила из-под ног — ныряла вниз, и открытые, не защищенные деревьями участки, вырубки, как назвал их Серёжа, и вот там они иногда проваливались по пояс. Это было тяжелее, чем брести по воде — преодолевая сопротивление, выдёргивая ноги; липкая холодная масса набивалась и в ботинки, несмотря на крепкую шнуровку, и даже в рукава, и, главное, было совершенно непонятно, сколько мы уже прошли, сказал Серёжа, там же всё одинаковое — лес и лес. Первый четкий ориентир, по которому они сумели сверить расстояние — мост через речку, соединявшую два маленьких озера, — встретился им только через три с половиной часа. Это означало, что они прошли километра четыре, не больше. Было уже далеко за полдень.
Никакого страха они не чувствовали — четверо нестарых, здоровых мужиков с полупустыми рюкзаками, и всю первую треть пути они ещё весело перекрикивались и травили байки, подшучивая друг над другом; потом, после моста, когда стало ясно, что до темноты им точно не успеть, разговоры сделались реже, шутки прекратились; к пяти часам, когда солнце укатилось за деревья и, хотя было ещё светло, сразу же резко похолодало, они перестали разговаривать совсем. А ещё через час начался снегопад — вот тогда они поняли, что пора устраиваться на ночлег.