— За себя говори, — хмуро сказал Лёня. — Я — не вымру.
Андрей живо повернулся и уставился на него с любопытством, словно увидел впервые.
— Ты, кстати, может, и правда не вымрешь, — сказал он после паузы и опять уселся на ближайшую кровать. — Слушай, я всё хочу тебя спросить — а ты кто? Ну, чем занимался до того, как всё случилось?
— Кто-кто. — ответил Лёня и поглядел себе под ноги. — Издательство у меня. Учебники там, детские книжки. Буквари. Раскраски.
Первым засмеялся Мишка — положил голову на стол, на перекрещенные локти, и мелко задрожал плечами, завсхлипывал, сначала беззвучно, потом всё громче и громче, а за ним захохотали остальные — задыхаясь, хлопая себя по ляжкам, утирая слёзы и кашляя, облегчённо выплёвывая вместе со смехом усталость, разочарование и страх, который так долго душил нас, что мы почти перестали его чувствовать.
«Да что смешного-то, — неохотно, сконфуженно отбивался Лёня. — Бизнес как бизнес, ну чего вы ржёте?» Серёжа, всё ещё сидящий на полу, поднял к нему лицо. «Раскраски, — простонал он беспомощно, — рас-крас-ки!» — и нырнул назад, к расколотой тарелке, к разбросанным кусочкам форели. — «Ну да, раскраски, блин!» — возмущённо отозвался Лёня, но широкая его физиономия уже дрогнула, уже разъехалась в улыбке, и спустя мгновение он тоже зафыркал и затрясся, перегнувшись пополам, глотая воздух.
— Ну, всё, — наконец сказал папа и вытер покрасневшее от смеха лицо рукавом. — Спать. С завтрашнего дня на стройку девочек берём с собой, нам осталось-то на том берегу работы на пару дней — разберём венцы, переправим сюда, ну а здесь уж как-нибудь присмотрим за ними. Спать, спать! — И он первым поднялся и принялся расправлять свой спальный мешок, качая головой и посмеиваясь, повторяя вполголоса, себе под нос: «Раскраски, ёлки-палки, раскраски!»
Лежа в темноте, я слушала ровное Серёжино дыхание и думала: ну и что. Ну и что. Даже если мы и в самом деле динозавры. Даже если мы действительно вымерли, и те, кто останется после нас, будут уже совсем другими и совершенно на нас не похожими, — ну и что, подумала я в последний раз и провалилась в сон.
* * *На наше счастье, баня была невысокая, и каждая стена ее была составлена из девятнадцати одинаковых обструганных брёвен, крест-накрест уложенных друг на друга. «Ерунда, — сказал мне Серёжа, — представь, что это конструктор, палочки, всё так просто, перепутать невозможно, подцепил, сбросил вниз, связал, перевёз», — но на деле оказалось, что смёрзшиеся, плотно слежавшиеся венцы не желают разъединяться без сопротивления, что ни Мишка, ни папа не в состоянии поднять их, а когда под Лёней проломилась вторая по счету приставная лестница, которую прислоняли к торцу разбираемой стены, стало окончательно ясно, что снимать брёвна, расшатывая их, подцепляя палками, вытаскивая из вырубленных угловых чаш, могут только два человека — Серёжа и Андрей, остальные же способны только раскатывать их, сброшенные в снег, раскладывать по вырезанным на торцах номерам и увязывать веревками. На исходе третьего часа работы Андрей попал себе самодельной киянкой по руке, взвыл от боли и скатился вниз по хлипкой стремянке. «К чёрту, — сказал он, слизывая кровь с ободранных пальцев, — перерыв, Серёга, не могу больше. Так мы до лета не управимся».
Именно в этот момент появился маленький Лёха — щуплый, кривенький, и, застенчиво оскалясь железнозубым ртом, предложил свою помощь. «Ты давай-ко, отдохни», — сказал он, сильно о?кая и глядя на длинного Андрея искоса, снизу вверх, а потом взлетел наверх по стремянке легко, словно жилистый камуфляжный муравей, зацепился коротенькой цепкой ногой за выступающий конец венца и завозился деловито, весело, застучал, упёрся плечиком. «Ну чего ты? — крикнул он Серёже сверху, — подсоби давай». Серёжа послушно полез назад, и спустя ещё минуту-две сверху посыпался мох, проложенный между венцами, Лёха тоненько, протяжно, с наслаждением закричал, запел: «раааз-двааа-взялиии… аааащёооо — взялиии!», почти сразу тяжелое длинное бревно поддалось, сдвинулось, — «пааааберегиииись!» — и упало с глухим стуком, нехотя, невысоко подпрыгнув несколько раз, как увесистый мяч для регби. Через какой-нибудь час количество брёвен, подготовленных к перевозке, почти удвоилось, и когда Серёжа взмолился, смеясь — «слушай, энерджайзер, дай передохнуть-то», а его место снова занял Андрей, тщедушный Лёха, казалось, даже не запыхался — только узкие его щёки, заросшие неопрятной грязноватой щетиной, запылали свежим, радостным румянцем.
«Мох, мох собирайте, — командовал Лёха сверху, — да вон хучь в машину сразу, не мочите только, чтоб сухой был!»
Чуть позже выяснилось, что в паре с Лёхой разбирать венцы может кто угодно — и юный Вова, прибежавший на шум с полным чайником горячего сладкого чая и добрых полчаса пританцовывавший внизу прежде, чем настала его очередь, и даже Мишка; подгоняемые напевными Лёхиными мантрами «пошла-пошла-пошлааааа», «взялииии! взялиииии!», все они будто проснулись, оттаяли и заработали нетерпеливо, скоро, жадно и добрались до оконных коробок еще до темноты. Пластиковый кунг Андреева пикапа был к этому моменту почти доверху забит высушенным, мумифицированным мхом — заводить пикап раньше времени мы не стали и, бегая туда и обратно, не только протоптали широкую, щедро присыпанную мхом тропу от разбираемой бани до площадки с машинами, но умудрились даже почти не замёрзнуть — как будто и мороз, обязательный, привычный, ежедневный, — сегодня решил отступить, дать нам передышку.