— Смешной у вас дом, — и опять улыбнулся, и эта широкая, мальчишеская улыбка снова преобразила его до неузнаваемости.
Только после этого он снисходительно представил нам двух своих спутников. Маленький щуплый мужичок в тяжелой военной куртке, которая явно была ему велика, оказался Лёхой, он всё ещё угрюмо и как-то неуверенно топтался возле самой двери и встрепенулся, только услышав своё имя, — тогда он поднял голову и показал в улыбке тускло блеснувшие железом зубы. Второго — совсем молоденького, лет двадцати пяти, с ярким румянцем во всю щёку и густой по-детски взлохмаченной шевелюрой, звали Вова.
Второго — совсем молоденького, лет двадцати пяти, с ярким румянцем во всю щёку и густой по-детски взлохмаченной шевелюрой, звали Вова. «Вова-хохол», — уточнил зачем-то человек, сидевший на Наташиной кровати, и продолжил: «он у нас молодой, вы его не обижайте», — и коротко, беззлобно хохотнул, отчего румянец на Вовиных щеках сделался как будто ещё пышнее.
— Ну что, может, чайку? — произнёс затем наш незваный гость, явно не желая отказываться от своей ведущей дирижерской партии, — тем более, что никто из нас по-прежнему не был готов взять инициативу на себя. — Чайку бы, а? — повторил он, размашисто опустил свои большие ладони на колени, туго обтянутые защитного цвета хлопком, и выжидательно огляделся.
— У нас нет чая, — я сказала это совершенно неожиданно даже для себя самой, — он закончился. И кофе тоже нет. Если хотите — есть кипяток.
Тогда он повернулся ко мне и несколько секунд очень внимательно, без улыбки, разглядывал — лицо у него было скорее некрасивое, даже неприятное, но глаза оказались тёплого, почти шоколадного цвета, обсаженные короткими густыми ресницами, и ничего зловещего в этом широком обветренном лице я не увидела, совершенно ничего, — а потом переспросил:
— Как нет чая? Вообще нет? — обернулся к юному, смущённому Вове и скомандовал: — Ну-ка, Вова, сгоняй за чаем, одна нога здесь, другая тоже!
Румяный Вова бросился к выходу — с готовностью, поспешно, едва не стукнувшись головой о низкую притолоку; наблюдая, как он сражается с дверью, большой человек в камуфляже добавил:
— И к чаю чего-нибудь прихвати, детишкам, понял?
Кроме жёлтой картонной упаковки чая Вова принёс еще огромную коробку, украшенную аляповатыми открыточными цветами. Под крышкой, в золотистых пластмассовых гнездах, дремали одинаковые, как патроны, полукруглые, чуть сплющенные с боков конфеты, отлитые из старого, будто подернутого сединой шоколада, — при виде этих конфет рот немедленно наполнился горькой, тягучей слюной, и я тут же представила себе, как протяну сейчас руку и возьму её, тяжёлую и прохладную, и надкушу выпуклый, подсохший бочок, ещё не зная, какая именно начинка прячется под хрупкой корочкой — приторно-сладкое резиновое варенье или коричневатая вязкая нуга с осколками пахучих орехов.
Вместо этого я мысленно прибавила три к одиннадцати — четырнадцать человек — поднялась и стала ставить чашки на стол, обязательно нужно, чтобы всем нам хватило чашек, неизвестно, когда нам ещё представится такая возможность — выпить настоящего крепкого чая, пусть даже без сахара, мёда или варенья.
— Я еще сгущёнки принёс, — смущённо пробасил Вова и стукнул банкой об стол. — И какие-то, не знаю, вафли, что ли.
Они были шоколадные — целиком, до самой сердцевины, до самого неподатливого темного нутра. Я успела съесть две штуки — две, раскусывая каждую надвое и позволяя ей раствориться во рту, стремительно, жадно, всей внутренней поверхностью щёк впитывая сахар, который закончился у нас почти два месяца назад, и только потом подумала о том, что должна остановиться, потому что ни эту ополовиненную пачку чая, ни початую коробку с конфетами наши гости, конечно, с собой не заберут, а это означает, что всё это мы сможем растянуть, отложить и расходовать затем аккуратно, вместо того, чтобы бездумно съесть всё это невероятное богатство в один присест; и тогда я взяла обеими руками обжигающе горячую чашку и отвернулась, чтобы не видеть больше этой распахнутой, лежащей на столе коробки, но всё равно не смогла заставить себя сделать ни глотка и какое-то время просто сидела с закрытыми глазами, с сожалением ощущая, как растворяется у меня во рту, исчезает густое и сладкое шоколадное эхо, — быстро, слишком быстро.
А потом я открыла глаза и сразу же снова натолкнулась на изучающий, внимательный взгляд сидящего напротив меня чужого человека.
— Ещё одну, — не спросил, а скорее приказал он, и, не дожидаясь ответа, небрежно пошарил в коробке и протянул мне изящную шоколадную капсулу, которая в его грубых пальцах с темной каймой вокруг широких плоских ногтей смотрелась чужеродно и неуместно.
— Анчутка — это же не имя? — сказала я вместо того, чтобы взять ее, и снова удивилась, потому что совершенно не собиралась этого говорить. — Как вас зовут на самом деле?
— Не имя, — согласился он, швырнул конфету назад, в коробку, и протянул мне свою большую ладонь. — Если тебе больше нравится — можешь звать меня Валера. Валера, Бессонов фамилия. Так лучше?
Они просидели у нас до самой темноты — после короткой чайной церемонии человек, назвавшийся Анчуткой, вытащил из глубокого камуфляжного кармана две аккуратных бутылки «Столичной» и щедро, многозначительно водрузил их на стол.