— Ты куда девал ружье? — спросил папа.
Сережа не ответил.
— Ты куда девал ружье? — спросил папа.
Сережа не ответил. Он, не спеша, нарочито медленно стряхнул снег с ботинок, затем принялся расстегивать куртку, повесил ее на гвоздь возле двери и только после этого поднял на нас глаза и сказал:
— Они отдают нам баню.
— То есть как — баню? — нахмурился Андрей. — Ты же говорил — дом? Эта баня еще меньше нашей развалюхи. Какой смысл переезжать на тот берег, чтобы жить там в бане?
— Я не сказал — переезжать, — ответил Сережа мрачно. — Мы не будем никуда переезжать. И мне надоело объяснять вам, почему. Нам нельзя жить на берегу. Они отдают нам баню — сюда. Её просто надо через озеро переправить. Я ее купил. Я отдал им ружье. И патроны. И два отличных ножа.
— Ты отдал им моё ружье? — Лёня шагнул вперёд.
— Это было моё ружьё, — ровным голосом сказал Серёжа, и я подумала: ну наконец-то. — У меня было три ружья, я отдал им одно. Только это ещё не всё. Нам придётся отдать им одну из машин. — И, прежде чем кто-нибудь из нас, прежде чем мы все одновременно заговорили, продолжил: — У нас нет топлива. Нет и не будет. Нам его просто негде взять. А у них есть, и им нужна машина — УАЗик у них совсем развалился. Они еще не сказали — которую, но одну из трех им придется отдать.
— Так, — сказал Андрей и как-то страдальчески, нехорошо сощурился, словно у него внезапно сильно разболелась голова. — Так. Значит, если я правильно понял, мы только что остались без одной машины, без ружья, без половины патронов, и за это нам отдали какую-то сраную баню, которая вдобавок стоит еще в двух километрах отсюда, на том берегу?
— Точно, — сказал Серёжа почти весело, с каким-то отчаянным вызовом. — Она совсем свежая, и разобрать ее будет нетрудно. Ну, почти нетрудно. Сначала мы снимем шифер с крыши, а потом нужно будет подписать венцы — я видел, как это делается, нужны крепкие веревки, ну или тросы автомобильные, снимаешь бревна по одному, связываешь тросом, цепляешь к машине и тащишь по льду. Если слить весь оставшийся дизель в пикап, нам хватит ходок на десять, столько даже не понадобится, а потом надо будет просто выбрать место здесь, на острове, и сложить так же, как было.
— Недели полторы нужно, — задумчиво протянул папа.
— Максимум — две. Они обещали помочь, — кивнул Серёжа. — Только это нужно делать прямо сейчас, пока лед еще крепкий.
— Да делай. — Андрей сложил руки на груди. — Делай. У тебя есть план, у тебя есть помощники, ты же отдал им свою машину, ты даже отдал им ружьё — своё ружьё.
— А ты? — раздался вдруг голос позади меня; обернувшись, я увидела Мишку, стоявшего посреди комнаты, подняв плечи и отведя назад руки, словно вот-вот собираясь прыгать с вышки. Нижняя губа у него дёргалась. — Ты что будешь делать?
— А я при чём? — Андрей расслабленно пожал плечами. — У меня нет ни плана, ни ружья. Мне-то зачем две недели таскать брёвна по льду — только для того, чтоб порадовать двух капризных сук?
И Мишка прыгнул.
Каким-то непостижимым образом он сразу оказался прямо напротив Андрея, точнее — у него под подбородком; на мгновение мне показалось даже, что сейчас Мишка схватит его за грудки, или, может быть, боднёт прямо в перекрестье нарочито сложенных рук, — но он только застыл в напряжённой, непонятной позе и задрал голову так, что я увидела его всклокоченную вихрастую макушку.
— Ты будешь ловить рыбу, — сказал он звонко. — Ты будешь рубить дрова. Ты будешь делать всё, что мы не успеем, пока будем строить баню, понял?
— Тебя забыли спросить, — Андрею пришлось нагнуть голову, чтобы ответить; он произнес эти три презрительных слова и улыбнулся неприятно, коротко; на самом деле, он просто поднял уголки губ вверх и тут же снова опустил их.
Мне достаточно было взглянуть на него — огромного, царственно раздутого рядом с моим тощим, узким мальчиком, чтобы я немедленно почувствовала, как все мышцы — все без исключения — напрягаются в моём теле, готовые бросить меня вперёд, между ними. Я ударю его первая, занесу руку за спину и ударю, с размаху, сжатым кулаком, я никого и никогда не била вот так — яростно, наотмашь, но если он качнётся вперёд хотя бы на миллиметр, если он только позволит себе.
Мишка опередил меня. Он прижал руки к телу, плотно, отчаянно, низко наклонил голову — его лохматая макушка пропала из поля зрения, — повернулся боком к этому большому, широкому, пренебрежительному мужскому силуэту, нырнул вперёд и вниз, выставив острое худое плечо, и толкнул, толкнул не глядя, безнадёжно. Презрительная улыбка сползла — возмущённо, — уступив место совершенно другой гримасе; вот сейчас, подумала я, сейчас, и приготовилась.
Серёжа оттёр Мишку в сторону лёгким, необидным движением и через какое-то мгновение — крошечное, неуловимое, они оба — Серёжа и Андрей — были уже снаружи, на мостках, а потом — сразу, без перехода — оказались внизу, под мостками, взметнув маленькую беспомощную вспышку снежной пыли; миг — и они уже лежали, сцепившись, тяжело дыша, неловко разбросав ноги. Ещё миг — и натужные объятия распались, — и они поднялись, перепачканные белым, с плотными кусками снега, отваливавшимися от их одежды при каждом движении.